Тоннель - Яна Михайловна Вагнер

от ужаса и страданий ненадолго оглох — он занят был тем, что происходило у него в паху. Вверх оттуда поднимался жидкий огонь, и, если б он обмочился сейчас, никто бы, скорей всего, не заметил, но такая возможность ему в голову уже не приходила.

Нет, вы скажите мне — сколько, кричала женщина издалека, как из-под воды. Все звуки доносились как будто из-под воды: вы считали их, или нет, или вы сразу обслугу себе подбирали? Наззад, наззад отошли! Им нужно меньше еды, между прочим, их больше поместится даже! Маленькое такое построили, сволочи!.. Наззад, кому сказано! Лёва, идем, дай мне руку, здесь ребенок, пропустите ребенка! Я повторяю еще раз, это не гуманитарная миссия, а стратегический военный объект, всем придется работать, чтобы обеспечить выживание... Сволочи, совести нету совсем!.. ...Выживание остальных! От каждого из шестидесяти потребуется вклад! Ах, вклад, значит, потребуется, ну давайте обсудим, какой вклад, например, от этих мордоворотов, нет, правда, вот громилы эти с ружьями там для чего?

Тут по отряду ополченцев прошла некоторая рябь, и водитель автобуса поднял наконец затуманенные глаза и оглядел своих товарищей, с которыми битых два часа просидел в полутемном тамбуре, хотя не успел даже обменяться именами. Все они по-прежнему старательно пялились кто куда, но такого поворота в разговоре явно никто не ожидал. Специалисты нашлись тоже, морды бесстыжие, вы посмотрите на них, здоровые мужики, а вы дипломы у них проверьте, они химики, может, или врачи, есть у них дипломы вообще. И кто-то захохотал — да какие там дипломы, я вас умоляю, сразу много народу вдруг захохотало, а сильнее всех недавняя круглая мамочка, которая снова пробилась в передний ряд, хотя мальчика в коляске при ней теперь не было, и, чтоб не смотреть на мамочку, он снова попробовал думать: Ильинское шоссе, Николина Гора, МКАД, Николина, Ильинское — и вот тут раздался крик: погодите, да я ж его знаю, он водитель, вон тот в тапках, просто водитель из автобуса нашего.

Шесть проходчиков из Нововолынска, мохнатый дядька-подводник и даже левый мужик в дорогих часах, который и вовсе прибился случайно, после этого крика с места вроде не сдвинулись, но что-то вдруг поменялось, и водитель маршрута Руза — Кунцево как будто остался один. Мокрый, в резиновых шлепанцах, с огненным шаром в паху и неудобным ружьем. Три ребенка вместо одного дармоеда, кричала жуткая мамочка и тыкала пальцем прямо в него, как если б он сделал ей что-то плохое, хотя он не делал и никому не делал, а ел с ними яблоки, вместе спал на полу и вообще шел ломать для них стену. И готов был отдать им солярку, двести литров причем, и сам предложил, хоть его не просили, вспомнил он и обиделся вдруг чуть не до слез. Потому что ну ладно еще проходчики и подводник, но уж левый мужик-то с часами был всяко не при делах и такой же мокрый, такой же точно, только в хороших ботинках.

— А сама-то она кто, эта!.. — визжала главный бухгалтер. — Пускай свой диплом тоже показывает тогда! — и у визга ее появился запах, такой же сиропный, как ее гадкий парфюм.

— Три ребенка! Вместо каждого — три!

Скандалистка из голубого Пежо верещала хозяйственным мылом, и хлоркой, и детской рвотой, лысый товаровед вопил перегнившим луком и тряпками, а сильнее всего разило от седого профессора — сырым мясом и «Тещиной закуской», кровавыми простынями и фасолью. Чиновница из Майбаха опустила лицо в блокнот, но услышала пыльную вонь целлюлозы и кислую струйку чернил. Буквы дергались, наползали одна на другую, и кто-то прямо внутри ее головы скрипел пенопластом по стеклу. Такой мигрени у нее еще не бывало. Это вообще была уже не мигрень.

— Паразиты! — визжал пенопласт. — А сама-то она!.. Наззад, я сказал! Три ребенка вместо каждой бесстыжей сволочи! — И у пенопласта был тоже свой тошнотворный запах, а теперь еще цвет, ядовитый, кислотный, который бил по глазам толчками, как стробоскоп.

— Значит, вот мы как сделаем, мы сначала посчитаем детей! Всех до единого, а потом уже! Только потом, и на общих основаниях, на об-щих!

Владелице Пежо 206 (возраст — 44, образование высшее библиотечное, домохозяйка) пройти отбор не светило ни на каких основаниях, даже на самых общих. Будь она даже звездой хирургии — не светило все равно, и сообщить ей об этом стоило именно сейчас, чтоб увидеть, какое у нее станет лицо. Но чиновница из Майбаха не хотела больше ни лиц, ни цветов, ни запахов, особенно — запахов. Ей нужно было назад, в холодный стерильный воздух, пока все эти запахи не проникли вместе с нею за дверь. Поэтому глаза от блокнота она поднимать не стала, сосредоточилась на прыгающих строчках, заставила их успокоиться и просто прочла фамилию, отмеченную галкой, — первую, которая покорилась и улеглась:

— Красовский Игорь Витальевич! — Звук собственного голоса грохнул у нее в голове, как граната, но вокруг стало тише — сразу, как если бы сверху бросили ватное одеяло. — Игорь! Витальевич! — повторила она тогда. — Инженер-теплотехник. Есть такой?

— Я Красовский, — сказали совсем рядом. — Витальевич... Здесь!..

— Овсянников Константин Михайлович, наладчик компьютерных сетей, — прочитала она вторую случайную галку. — Хабибулина Фарида Рустамовна, климатолог, — и дальше пошла быстро, листая страницы, не всматриваясь: Жук Александр Степанович, слесарь-монтажник, Зотов Денис Иванович, сантехник. Бондаренко Злата Борисовна, технолог пищевого производства, Ким Андрей Геннадьевич, радиомеханик. Штайнер Валерия Сергеевна, химик-эколог.

Галок было немного, и сделаны они были наспех в самом начале, а новые девочка так и не проставила, но много и не требовалось. Теплотехник Красовский в идиотской брезентовой кепке выступил уже вперед с неуверенной идиотской улыбкой, и где-то в дальних рядах затолкался невидимый Овсянников или Жук и забормотал «разрешите, пожалуйста, извините, можно пройти», и чиновница из Майбаха обещала себе: четверть часа. Максимум, и ни минутой больше, даже если тридцать последних фамилий придется назвать наугад.

— Куда? Не пущу! — кричала пожилая бухгалтер и отпихивала теплотехника Красовского грудью, чтоб вернуть его на место в переднем ряду. — Никого не пускайте, держите там!

Но передний ряд растерялся и шустрого теплотехника не ловил. И когда в толпе объявилась химик-эколог Штайнер в черном измятом платье, ее пропустили тоже.

— У меня дочь! Я с дочерью! Вот, моя дочь! — повторяла красивая химик-эколог и толкала перед собой полноватую девушку лет двадцати, в которой чиновница из Майбаха узнала бы вторую свою регулировщицу, если б на секунду перестала читать. Но секунды все были на счету, и читать она не перестала.

— Вартанян Левон Самвелович! Тимохина Ксения Самуиловна! Кириленко Егор Тарасович!

— И не стыдно же, сволочь! — кричали кому-то.

— Вместо каждого — три ребенка!

— Наззад быстро!

— Я Тимохина! Вот паспорт, Тимохина, посмотрите!

— Так нельзя же, дорогие мои, подождите...

— …Моя дочь! Я с дочерью!

— Наззад! Все на шаг отошли!

Строчки снова запрыгали, галки кончились. В задних рядах, похоже, начиналась драка, передний совсем развалился. Теплотехник и лысый товаровед одинаково пахли носками и по́том, сироп и хлорка тоже перемешались — с ружейной смазкой, чернилами и луком, но сильнее и громче всего звучала фасоль, жирная фасоль в томате и сырое мясо, и никакого шага было уже недостаточно. Фасоль проникла везде, залезла к ней в уши и в рот, текла по