Роспись по телу - Анна Данилова

Между тем время шло, и я начал замечать за собой, что уже не так силен, не так проворен, не так легок на подъем, каким был раньше. И тогда я начал подумывать о завещании. Но как я могу завещать деньги, если они находятся на счетах совершенно чужих мне, по сути, людей? Я специально выбирал этих девушек и делал все для того, чтобы своим поведением, своими деньгами и теми условиями, в которых им придется жить, парализовать их волю, чтобы они жили в постоянном страхе перед расплатой. И мне, как видишь, удалось это сделать. Согласись, что девушки – чудесные… Но я, кажется, отвлекся. Я начал рассказывать тебе о том, что у меня испортились отношения с Ноденем. Да, у него появилось много новых проектов, которые требовали огромных капиталовложений. Он собирался строить заводы, фабрики, словом, чуть ли не промышленную зону, но я-то уже к этому всему остыл. У меня и так было много денег. Спрашивается, ну хочет человек заниматься бизнесом, пожалуйста! Как бы не так. Деньги Ноденя, причем немалые деньги, хранились у меня, на счетах моих девочек. И я вдруг понял, что боюсь Ноденя, его размаха, его энергии. К тому же я начал понимать и другое: Нодень после того, как я соглашусь перевести на его счет деньги, может нанять людей, которые проследят за ними, и им станет известно, где я храню деньги. А этого не должен был знать никто. И тогда я решился на предательство. Я выдал Ноденя с потрохами. Отдал на растерзание прокуратуре. И когда ему дали семь лет, понял, что совершил очередную в своей жизни ошибку. Теперь я был его живой мишенью, ведь стоит ему только выйти на свободу, как он сразу же убьет меня. Я совсем потерял покой. Стал нервным, у меня начала развиваться паранойя… Мне стало известно, что Нодень планирует побег… И тогда я подумал о том, что не успел сделать никаких распоряжений по поводу наследства. Я даже не составил никакого завещания! И вот однажды я сел за стол, взял бумагу, ручку и решил составить хотя бы список лиц, которым я хотел бы оставить свои деньги. Я долго сидел, размышляя о том, кого я любил, люблю и кто достоин быть одаренным такими большими суммами. Но время шло, а листок по-прежнему оставался пустым. Да, именно так все и было… Я понял, что я совсем один, что у меня нет никого, кто смог бы меня даже похоронить! Ты? Вместо того чтобы поехать в морг и забрать мое тело, изрешеченное пулями Ноденя, ты бы взял в руки гитару и играл грустные испанские мотивы. Валера? Он далеко, и ему не нужен мертвый отец, который ни разу не приласкал его при жизни, у него своя жизнь, своя семья, своя страна, наконец… Стелла? Я собирался оставить ей треть своего состояния, но, когда она вышла замуж еще раз, я вдруг понял, что испытываю к этой женщине только отвращение. Такое бывает, когда страсть, бешеная страсть переходит в нечто омерзительное, гадкое… У Стеллы чуть пониже талии сзади был шрам, который и положил начало нашей любви. Он сильно возбуждал меня. И точно такой же шрам мне пришлось сделать женщине, которая появилась у меня после Стеллы… Разве это нормально? Но если раньше меня возбуждал сам шрам, то потом мне стало приносить наслаждение само сознание того, что молодая женщина или даже девушка ради меня идет на то, чтобы изуродовать себя… Я вообще боялся, что мои чувства и желания разовьют во мне садизм, но этого, слава богу, не произошло, и эти шрамы нашли свое продолжение в другом. Я решил зашифровать название острова… И вот теперь мы подошли к самому главному. Спроси меня: зачем ты, проклятый Бахрах, создал столько препятствий для получения наследства? Разве нельзя было сделать гораздо проще?..»

Дмитрий прошептал: «Зачем ты, старый Бахрах, все это придумал?»

«Отвечаю: да потому что листок бумаги был белым, понимаешь? Белым! Я не хотел оставлять деньги ни тебе, ни Валере, ни Стелле – никому, потому что вы никогда не любили меня. Я бы лучше оставил их своим девочкам. Уж они-то сумели бы ими распорядиться с толком. Им было нелегко в жизни, можешь мне поверить. Среди них нет случайных людей, с каждой из них в отдельности была проведена определенная работа… И если бы ты, Дмитрий, не отправился на поиски Гел в „Черную лангусту“ и не получил своего жирного куска от моего огромного пирога, то каждая из девушек рано или поздно узнала бы о том, что является вкладчицей банка Науру. Ведь в договорах указаны их настоящие имена, настоящие адреса и даже телефоны… Хотел я отправить по такому же тернистому пути и твоего брата и даже раздал девочкам его фотографии, но потом передумал. Вы могли бы встретиться на этом пути и в конечном счете стать заклятыми врагами. Ведь я не знал вас, по сути. Я до сих пор удивляюсь, как это ты, Дима, добрался до острова? И кто надоумил тебя обратить внимание на шрам очаровательной стриптизерши Гел? Я понятия не имею, как повел бы себя Валера. Хотя я, конечно же, много раз представлял вас, ваши лица в тот момент, когда вам передадут мое первое письмо. Я могу рассказать тебе, какой я вижу эту сцену в отношении тебя, например. Во всяком случае, такой я себе ее представлял на тот момент, когда писал письмо. Ты сидишь в ресторане и играешь на своей чертовой гитаре. К тебе приходит Рома и говорит о том, что твоего отца убили. Да, мне кажется, что меня все-таки убьют. Ведь физически я совершенно здоров. Вижу твое лицо. Ты бледнеешь. А потом, возможно, на твоем лице проступит выражение настоящего облегчения. Все, отца нет, теперь некому будет трепать тебе нервы, напрашиваться в гости. Больше того, теперь тебе достанется квартира отца со всем, что там есть, и, если повезет, немного наличности, которой можно будет воспользоваться, благо отец не видит… Я понимаю, тебе неприятно это слышать. Но разве я так уж далек от истины? Рома вручает тебе конверт, ты распечатываешь его, а там всего одна строчка, которая приводит тебя просто в бешенство, ты, возможно даже, рвешь мое письмо и бросаешь в мусор… Разве можешь ты в тот момент предположить, что шрам на попке стриптизерши приведет тебя к баснословному богатству? Тебя унижает сам факт того, что тебя направляют не в библиотеку, не в нотный магазин, а в стрип-бар, в клоаку… Ты воспринимаешь это как личное оскорбление. Тебе невдомек, что твой папочка позаботился о том, чтобы каждая моя девочка (а их всего пять, как пять букв, из которых складывается название острова; вот только не знаю, успею ли я соблазнить последнюю девочку Женю Рейс…) оставила доверенность на твое имя на часть вкладов, а некоторые вклады так и просто оформлены на два лица… Другими словами, я оставил тебе все мое состояние!

Но вернемся к сцене в ресторане, где ты комкаешь или рвешь мое посмертное письмо, по сути – завещание. Что будет тогда? Да ничего. Хотя существует еще один вариант, о котором мне не хочется даже думать. Это все равно что впустить в свой дом змею. Я имею в виду то обстоятельство, что кто-то посмекалистее тебя подберет выброшенное тобой письмо и отправится на поиски Гел. Но Гел – дисциплинированная и порядочная девушка, и она не сможет отдать этому человеку следующее письмо, которое приведет к третьему и четвертому… Значит, Гел будет подвергаться опасности… Но если все-таки к Гел пришел ты сам, законный мой наследник Бахрах-младший, то мне и в аду не будет так жарко от мысли, что ты хотя бы какие-то мои качества унаследовал. Только человек бесстрашный, обладающий здоровым авантюризмом и игрок по натуре, был, по моим расчетам, в состоянии разгадать тайну моих вкладов. Если же за тебя это сделал кто-то другой, но в результате ты все-таки получил и деньги, и документы, и эту кассету, что ж, это тоже неплохо. Только не забудь поделиться с теми, кто был так добр к тебе. И позаботься о своем брате, о Стелле, своей родной матери…»