Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур

— А это Франц Танзен. Он владелец этой мастерской.

Герман повернулся к ухмыляющемуся гиганту с курчавыми седыми волосами и сияющими глазами на кирпично-красном лице.

— Я всегда восхищался вашими прекрасными экипажами, — солгал Феликс, моментально почувствовав симпатию к этому застенчивому великану.

— А сегодня мы восхищались вашим прекрасным голосом, — вступила Сесиль, одаривая его одной из своих неотразимых улыбок.

Каретник просиял, робко кивнул и потряс им руки с благодарным бормотанием.

Женщины тоже принадлежали к рабочему классу. Они были в просторной, бесформенной одежде, башмаках на деревянной подошве и толстых шерстяных шарфах. Большинство были среднего возраста и плоскогрудые, и на их широкоскулых лицах запечатлелись годы стирки, уборки и накачивания воды из колодцев. Однако несколько женщин были молодыми и миловидными, с розовыми щеками и соломенными волосами, одетыми в самодельные туалеты по последней моде.

— А это. — Герман прочистил горло и помахал в сторону полненькой рыжеволосой женщины лет сорока, — это Магдалена Клапп.

Феликс растерянно посмотрел на неё. Он где-то видел эту женщину, но где?.. Она была одета с вызывающей жалость пышностью в разноцветные тряпки ярких и негармонирующих цветов. В отличие от других женщин, которые довольствовались застенчивыми улыбками и неуклюжими кивками, женщина демонстрировала искушённость в житейских делах и уверенность в себе.

— К вашим услугам, мадам, — жеманно проговорила она, присев в неглубоком реверансе.

Затем под поражёнными взглядами своих товарок подняла с почти невероятной грацией свою белую и безвольную руку на уровень губ Феликса, и ему ничего не оставалось, как запечатлеть на ней быстрый поцелуй.

— У Магдалены прекрасный голос, — поспешно сказал Герман. — Она наше ведущее сопрано.

— Это потому, что я профессиональная певица, — объяснила она с добродушным юмором. — Всю жизнь была. Назовите любой театр, какой хотите. — Лаенштедт, Магдебург, Баден — без разницы, я везде играла. — Она взглянула прямо на Феликса. — Много лет назад я пела в театре Фридриха в Берлине...

Шумный, прокуренный театр-таверна... Анна Скрумпнагель и он, избалованный молодой человек в кашемировом шейном платке и жёлтых перчатках...

— Очень хорошо, — прервал Шмидт, — но герр директор...

Магдалена проигнорировала его:

— Конечно, это было другое пение, не та музыка, что мы исполнили для вас, потому что, видите ли, Фридриху было не важно, что вы поёте, если вы...

На этот раз Шмидт силой прервал воспоминания Магдалены, заметив, что герр директор и его супруга устали и хотят поехать домой.

Феликс снова поздравил певцов с их исполнением.

— Когда-нибудь «Страсти» будут звучать во всех концертных залах мира, но вы сможете сказать, что первыми исполнили их.

По дороге домой Сесиль взяла Феликса под руку и шла рядом в задумчивом молчании. Когда они приблизились к дому, она вдруг заявила:

— Я никогда не забуду этот вечер. Знаешь, эти люди симпатичные!

В её голосе всё ещё звучало удивление от этого открытия. Для неё поход в танзенский каретный сарай являлся дерзкой экспедицией в какую-то Чёрную Африку. Впервые в жизни она отважилась выйти за пределы своего круга, вращаясь среди простых людей, так сказать, на профессиональном уровне, а не в качестве щедрой леди, оказывающей благотворительную помощь, и нашла их приятными и вполне похожими на нормальных людей.

Он слегка сжал её локоть:

— Силетт, я собираюсь сообщить тебе большой и важный секрет. Между бедняком и миллионером нет абсолютно никакой разницы, за исключением того, что у одного есть деньги, а у другого нет.

Позднее, когда они раздевались на ночь и Сесиль методично расчёсывала свои длинные светлые волосы, она вышла из задумчивости и заметила:

— По-моему, они очень хорошо пели. — Затем взглянула на него через плечо: — Как ты находишь?

— Я нахожу, что это было отлично. Намного лучше, чем я ожидал. Конечно, им требуется подготовка, особенно солистам. Они не выдерживают точный ритм, вступают слишком поздно или слишком рано.

— Может быть, ты мог бы им помочь?

— Я?

— Да. Разве ты не мог бы потренировать их, научить выдерживать ритм?

Её предложение застало Феликса врасплох. Когда он в своём воображении рисовал исполнение «Страстей», то всегда представлял себе профессиональных исполнителей, старательно репетирующих в настоящих репетиционных залах под руководством профессиональных хормейстеров. Инстинктивно у него было снисходительное, слегка снобистское отношение эксперта к любителям.

— Разве ты не мог бы? — повторила она, скользнув в постель.

— Наверное, мог бы, — сказал он нерешительно.

— Это было бы началом, — пробормотала она. — Всё-таки лучше, чем ничего.

Но у него уже созрели возражения.

— Это была бы крайне трудная работа. Эти люди не умеют читать нот. Мне придётся учить их партитуре, такт за тактом. Понадобится фортепьяно. И где я буду репетировать с ними? Я плохо представляю себя играющим роль хормейстера в танзенском сарае. А ты?

Сесиль не ответила, не стала настаивать и молчала даже после того, как он лёг в постель. Некоторое время они лежали рядом, положив головы на одну подушку. Это была их новая привычка — лежать так последние несколько минут в конце дня, лицом к лицу, почти касаясь друг друга губами. Это был момент единения, абсолютной откровенности, когда их глаза говорили вещи слишком сложные или деликатные, чтобы выразить их словами. Иногда их руки соединялись под одеялом, и по этому прикосновению — слабому пожатию, ласке пальцев — они знали, изголодались они по любви или хотят спать.

Сегодня Сесиль посмотрела на него ясными и немигающими глазами.

— Эта девушка, Магдалена, — вдруг пробормотала она, — ты знал её в Берлине, не так ли? Она была твоей любовницей? — Сесиль с трудом произнесла греховное слово.

— О Господи, конечно нет! Я никогда её раньше не видел.

— Тогда откуда она знает тебя? Ты часто ходил в театр Фридриха?

Эти глаза нельзя было обмануть...

— Ну, видишь ли, у Карла была девушка, которая там работала. Её звали Анна Скрумпнагель...

— Она была хорошенькая?

Он не помнил, это было так давно... И это ничего для него не значило. Карл умолял его присматривать за ней...

— И ты присматривал?

Ну, в общем, да... Ему приходилось, он был обязан Карлу.. Это тот вид услуг, который оказывают другу, когда молод. Но абсолютно невинно. В этом абсолютно ничего не было... Короче говоря, подённая работа.

Некоторое время она позволила ему разглагольствовать о скуке его визитов в театр Фридриха, затем спокойно сказала: