Из дома вышел человек… - Даниил Иванович Хармс
Шрифт:
Интервал:
На фронте Алексей Алексеевич отличался небывало возвышенными чувствами и всякий раз, когда он произносил слова: стяг, фанфара или даже просто эполеты, по лицу его бежала слеза умиления.
В 16-〈м〉 году Алексей Алексеевич был ранен в чресла и удален с фронта.
Как инвалид I категории, Алексей Алексеевич не служил и, пользуясь свободным временем, излогал на бумаге свои патриотические чувства.
Однажды, беседуя с Константином Лебедевым, Алексей Алексеевич сказал свою любимую фразу: «Я пострадал за Родину и разбил свои чресла, но существую силой убеждения своего заднего подсознания».
– И дурак! – сказал ему Константин Лебедев. – Наивысшую услугу родине окажет только ЛИБЕРАЛ.
Почему-то эти слова глубоко запали в душу Алексея Алексеевича, и вот в 17-ом году он уже называет себя либералом, чреслами своими пострадавшего за отчизну.
Революцию Алексей Алексеевич воспринял с восторгом, несмотря даже на то, что был лишон пенсии. Некоторое время К. Л. снабжал его тросниковым сахаром, шеколадом, консервированным салом и пшенной крупой. Но когда Константин Лебедев вдруг неизвестно куда пропал, Алексею Алексеевичу пришлось выйти на улицу и просить подояния. Сначала Алексей Алексеевич протягивал руку и говорил: «подайте, Христа ради, чреслами своими пострадавшему за Родину». Но это успеха не имело. Тогда Алексей Алексеевич заменил слово «родину» словом «революцию». Но и это успеха не имело. Тогда Алексей Алексеевич сочинил революционную песню и, завидя на улице человека, способного, по мнению Алексея Алексеевича, подать милостыню, делал шаг вперед и, гордо, с достоинством, откинув назад голову, начинал петь:
На баррикады
Мы все пойдем!
За свободу
Мы все покалечимся и умрем!
И лихо, по-польски притопнув каблуком, Алексей Алексеевич протягивал шляпу и говорил: «Подайте милостыню, Христа ради». Это помогало, и Алексей Алексеевич редко оставался без пищи.
Все шло хорошо, но вот в 22-ом году Алексей Алексеевич познакомился с неким Иваном Ивановичем Пузыревым, торговавшим на Сенном рынке подсолнечным маслом. Пузырев пригласил Алексея Алексеевича в кафе, угостил его настоящим кофеем и сам, чавкая пирожными, изложил ему какое-то сложное предприятие, из которого Алексей Алексеевич понял только, что и ему надо что-то делать, за что он будет получать от Пузырева ценнейшие продукты питания. Алексей Алексеевич согласился, и Пузырев тут-же, в виде поощрения, передал ему под столом два цыбика чая и пачку папирос Раджа.
С этого дня Алексей Алексеевич каждое утро приходил на рынок к Пузыреву и, получив от него какие то бумаги с кривыми подписями и бесчисленными печатями, брал саночки, если это происходило зимой, и, если это происходило летом, – тачку и отправлялся, по указанию Пузырева, по разным учреждениям, где, предъявив бумаги, получал какие-то ящики, которые грузил на свои саночки или тележку и вечером отвозил их Пузыреву на квартиру. Но однажды, когда Алексей Алексеевич подкатил свои саночки к пузыревской квартире, к нему подошли два человека, из которых один был в военной шинели, и спросили его: «Ваша фамилия Алексеев?» Потом Алексея Алексеевича посадили в автомобиль и увезли в тюрьму.
На допросах Алексей Алексеевич ничего не понимал и всё только говорил, что он пострадал за революционную родину. Но, несмотря на это, был приговорен к 10 годам ссылки в северные части своего отечества. Вернувшись в 28-ом году обратно в Ленинград, Алексей Алексеевич занялся своим преждним ремеслом и, встав на углу пр. Володарского, закинул с достоинством голову, притопнул каблуком и запел:
На баррикады
Мы все пойдем!
За свободу
Мы все покалечимся и умрем!
Но не успел он пропеть это и два раза, как был увезен в крытой машине куда-то по направлению к Адмиралтейству. Только его и видели.
Вот краткая повесть жизни доблестного рыцаря и патриота Алексея Алексеевича Алексеева.
〈1934–1936〉
271
He знаю, почему все думают, что я гений; а по моему, я не гений. Вчера я говорю им: Послушайте! Какой-же я гений? А они мне говорят: Такой! А я им говорю: Ну какой же такой? А они не говорят, какой, и только и говорят, что гений и гений. А по моему, я всё же не гений.
Куда не покажусь, сейчас же все начинают шептаться и на меня пальцами показывают. «Ну что это в самом деле!» – говорю я. А они мне и слова не дают сказать, того и гляди схватят и понесут на руках.
〈1934–1936〉
272
Нина – Вы знаете! А? Вы знаете? Нет, вы слышали? А?
Вар. Мих. – Что такое? А? Что такое?
Нина – Нет, вы только подумайте! Варвара Михайловна! Вы только подумайте!
Вар. Мих. – Что такое? А? Что такое?
Нина – Да вы представте себе, Варвара Михайловна! Вы представте себе!
Вар. Мих. – Да что такое, в конце концов! Что такое?
Нина – Нет, вы послушайте, Варвара Михайловна! Ха-ха-ха.
Вар. Мих. – Да я слушаю, слушаю! Что такое?
Нина – Ха-ха-ха! Ну и королева!
Вар. Мих. – Глупость какую то несешь!
Нина – Действительно королева!
Вар. Мих. – Глупость какую то несешь!
Нина – Наш то! Столбовой! Старый хрен! Тоже туда!
Вар. Мих. Куда туда?
Нина – Да, всё туда же! За Елизаветой поволокся!
Вар. Мих. – Как поволокся?
Нина – Да влюбился!
Вар. Мих. – Да кто влюбился?
Нина – Да наш столбовой дворянин! Старый хрыч Обернибесов!
Вар. Мих. – Оборнибесов?!
Нина – В том то и шутка, что Обернибесов!
Вар. Мих. – Аполлон Валерьянович!
Нина – Ну да! Ведь вы подумайте!
Вар. Мих. – Просто не понимаю, что в ней хорошего! Почему все мужчины с ума сошли?
Нина – Вы смотрите: Володя
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!