Седьмой лимузин - Дональд Стэнвуд

Она спешно бросилась прочь, а Гривену пришлось волей-неволей вспомнить о том, что он здесь хозяин дома и должен следить за поведением гостей. До сих пор все текло так гладко, и какое право имеет один из нас указывать другим, как себя вести, и если тебе это не по вкусу…

— Да, я с вами согласен. — Этот Сполдинг оказался хладнокровным ублюдком. — Нам не следовало вторгаться к вам нынешним вечером. У вас свои радости, у нас свои.

И он холодно посмотрел на Оскара Ритфельда, все еще что-то жующего. Тот с виноватым видом отложил в сторону тарелку и поспешил на выход вместе со всей своей компанией.

— Нет! — Люсинда, бросившись вперед, преградила им дорогу к двери. — Все скоро разойдутся, и тогда мы с вами сможем спокойно посидеть в мире и согласии. — Она обняла Гривена за талию, надеясь предотвратить дальнейшую стычку. — Вы еще подружитесь. Я уверена…

Но Сполдинг просто взял Люсинду за плечо; интересно, что он о себе думает и почему имеет наглость обращаться с ней подобным образом?

— В другой раз, возможно. И не расстраивайтесь. Мы помянем вас в своих молитвах. Ваше желание нравиться людям — это слабость, но она простительна.

И, не оглядываясь, он ушел. Анжела, заколебавшись, последовала было за ним, но сперва, вырвавшись из рук Якоба, подбежала к Люсинде попрощаться.

— Я вам скоро позвоню.

— Не думаю, — сказала Люсинда, глядя в сторону. Анжела, повесив голову, поплелась на выход, Роше вышел за нею и окончательно закрыл дверь. Вечерника сразу же пошла веселее, гости оживились, как дети, оставшиеся без родительского присмотра. Гривена принялись хлопать по спине. Да, он показал, кто в доме хозяин! Люсинда хищно и опасно улыбалась всем, кто спешил к Гривену с комплиментами. Гривен заподозрил, что с ней что-то не так. И обратил внимание на то, что ее поведением обеспокоен и Элио, постукивающий серебряной вилкой по тарелке на руинах ледяного «Бугатти».

Фриц заиграл «Нет, у нас нет бананов» в исключительно бойком темпе, несколько парочек пустились в пляс, правда, кое-кто уже еле держался на ногах. Люди настолько напились, что мужчины, не стесняясь, танцевали друг с другом.

— Позвольте вас пригласить. — Гривен обнял Люсинду за талию, и они прижались, тело к телу, лицо к лицу, давая понять остальным, чтобы не вздумали им мешать. — На протяжении всего вечера я тебя практически не видел.

— Зато ты меня достал, — кротко ответила она.

— Сама знаешь, что не я это начал.

Люсинда уперлась подбородком ему в плечо. Сейчас ему были видны только кончик ее уха и часть затылка.

— Заткнись, Карл. Главное, заткнись.

Раз-два. То ли танцоры, то ли тапер сбились с ритма.

— Ну, и что же такое хотел объяснить нам дьякон! Ты с ним вдвоем куда-то пропала страшно надолго.

Рядом с ними плясали в обнимку, целуясь и запуская друг другу в рот языки, двое самых симпатичных во всей киностудии холостяков.

— Господи всемогущий! Карл, принеси мне чего-нибудь выпить. Я сейчас закричу.

Карл отошел от нее, вернулся к полуразрушенному шедевру. По бокам ледяного автомобиля мутными потоками стекала размокшая черная икра, правда, на крыше еще кое-что оставалось. Элио ходил со скорбной миной, как будто прибыл к родственникам на похороны.

— Я другим не чета, — заплетающимся языком произнес он. — Все эти… паскудники. А я еще сумею пригодиться.

Гривен понял, что Элио изрядно напился. Что ж, наполним не два бокала, а три.

— Этот для вас, — сказал Гривен, взяв два бокала в обе руки. — Я сегодня прислуживаю. Меня назначили.

Ах нет, только не это! Рейнхардт и Брехт «случайно наткнулись» на Люсинду и вовлекли ее в свою звездную свиту. Гривен еще ничего не слышал (всему свое время), но уже издалека ему было видно, слишком хорошо видно, как мило она с ними держится, как кивает и поддакивает в нужных местах. Он подошел поближе, держа на весу бокалы, осторожно обошел Рейнхардта, чтобы его не забрызгать.

— Карл! Герой вечера! Спасибо, мой мальчик.

Выхватив у Гривена бокал, великий режиссер блаженно приложился к вину. Гривен, закусив губу, передал последний бокал Люсинде.

— Вас медалью наградить надо за то, что вы избавили нас от этого ужасного человека. Священники! — Рейнхардт состроил гримасу. — Им бы надо получать разрешение на свою деятельность или носить наручную повязку.

— Он не священник, — глухо сказала Люсинда. — Обыкновенный человек, которому был Зов.

— Еще хуже. — От Брехта и пахло точь-в-точь так же, как от его возлюбленных пролетариев. Сигарным дымом, кислой капустой, мужским духом. — Когда простому человеку начинают являться ангелы, он становится предателем своего класса.

— Да ладно… — Рейнхардт вздохнул, как будто ему наскучила начатая им самим тема. — Мне он показался человеком ярким. Не худшего сорта. В Америке религиозных людей делают из самых настоящих дикарей. — Он грубовато подмигнул Люсинде. — А вы нам, дорогая, так и не рассказали, как вы с ним поладили.

Люсинда раскрыла было рот, потом закрыла. Она задумчиво посмотрела на Рейнхардта. Затем выплеснула ему в лицо свое шампанское.

Мир рухнул для Гривена. Шок оказался просто чудовищным. Кое-как ему удалось совладать с ним, по меньшей мере, с физическими его проявлениями. Но все равно все сразу же поняли, что произошло; с таким же успехом Люсинда могла бы плюнуть в лицо папе римскому. Возникла немая сцена — двигаться сейчас была в состоянии только сама Люсинда. И она отступила на шаг, отделяя себя ото всех остальных.

— Сию минуту убирайтесь отсюда! Все!

Люди всполошились, как вспугнутые летучие мыши. Не могло быть и речи о том, чтобы Гривен хоть как-то сгладил ситуацию, во всяком случае, не сейчас, когда у Люсинды полетели тормоза.

На какое-то время все в гостиной окуталось щадящей дымкой. Рейнхардт, Поммер, Топорков пожимали плечами, качали головами, разом превратившись в коллективный портрет плачущего Иеремии. Выражения недоумения, негодования, «ноги моей больше здесь не будет» — и стук удаляющихся ног. Только Элио оставался в гостиной, его в последний миг подозвала к себе Люсинда, он стоял сейчас, держа ее за руку.

Фриц исчез… черт его знает куда… поэтому Гривен опустил крышку рояля и облокотился о него. В данный миг это казалось ему самым логичным поступком. Крышка была прохладна на ощупь и на ее полированной поверхности отражался весь царящий в гостиной хаос.

Гривен заснул или, по меньшей мере, отключился; на сколько — этого он и сам не знал. Открыв глаза, он тут же пожалел об этом. Комната словно бы развернулась по диагонали, чудодейственным образом удерживая на весу миллион пустых бокалов.

Люсинда и Элио сидели, скрестив ноги, под столом с закусками, рты у них были открыты, как у Ромула и Рема, они жадно что-то ели и пили.

Вот, значит, до чего дошло, подумал он, очень серьезно, сам толком не понимая, до чего именно дошло, пока они не повернулись к нему, смеясь как безумные, потому что слова «вот до чего дошло» он ухитрился произнести вслух.