Пасынки фортуны - Эльмира Нетесова

рассчитываю я на то, что антагонизм меж ними рано или поздно скажется. А чтобы подтолкнуть Аслана к переосмыслению его места в жизни, нужно ему в чем-то и доверять. В меру, конечно. Под контролем. Попробую назначить бригадиром именно его, законника. Рассчитываю, что он эти самые законы «малин» сломает. Сам. И его будут слушать. Ведь он пока их человек. И в то же время, я думаю, вылечившись, иным станет. Может быть, ему только и не хватало для этого с чувством обреченности и безнадежности расстаться… Так что постарайтесь, доктор. Аслан нам здоровым нужен. Всем. И говорите мне, как его дела идут у вас. Договорились?

— Не очень я в него верю, — покачал головой Скворцов.

— И я не рассчитываю на мгновенное перерождение. Даже больше скажу — не верю в такое. Но постепенно… Ведь фронтовик же он в конце концов. А война людей больше всего на свете проверяет. Был же он там человеком!

— Ладно. Впрочем, и без вашей просьбы весь персонал душу в его выздоровление вкладывает. Вор вором, но сейчас он болен. А это для меня, медика, прежде всего.

— Вот и хорошо. Скажите мне, когда ему станет лучше. Наведаюсь. Поговорим, — предложил начальник.

— Хорошо, — согласился врач.

А на следующий день, удалив из ног последние осколки, Скворцов похвалил Дядю.

— Ну и крепок ты, Аслан! Не знаю, как сил и терпенья хватило. Но перенес все мужиком. Твердый ты! Иной и одного дня не выдержал бы. И как ты со своим характером в воры попал? Ума не приложу.

— Попал… Будь он проклят, тот день! Уж лучше б там, на войне… Хлопнули и крышка. Был и не стало. Так хоть… Эх-х… Мне б теперь заново… Ни одного осколка не оставил?

— Нет. Проверено. Ручаюсь.

— Эх-х, доктор, и где ты был тогда? Знай я, пешком, ползком к тебе пришел бы! Да, вишь, беда привела. Как зовут? Чтоб имя твое знать мне?

— Доктор Скворцов, — тихо ответил врач.

— До смерти тебя не забуду.

— Не слова твои мне нужны, Аслан. Ведь я как фронтовик к фронтовику к тебе относился. Потому и взялся… без ампутации. А ведь был риск: сердце могло не выдержать. Шок и все… Пощади мои руки. Не опозорь. Слышишь? Аслан молчал.

— Что, думаешь на здоровых ногах от милиции легче бегать будет?

— Погоди, доктор. Не торопи. Понял я, что имеешь в виду. Но не даю я обещаний, не обдумав, смогу ль выполнить их. Коли смогу, без слов сам поймешь, — умолк Дядя.

— А если нет? — упал голос Скворцова.

— Спросить тебе будет не с кого. Кенты пришьют. Это и будет мой промах. Последний.

— Вон как, — дрогнул голос хирурга. Больше он ни о чем не спрашивал. Вскоре Дядя встал на ноги. Себе не верил. Он ощупывал ноги, стучал по ним, подпрыгивал, приседал. Но нет. Не болели они. Он засмеялся: даже не кольнуло ни разу! Аслан радовался, как ребенок. Ведь ноги ожили! Его ноги!

За день перед выпиской хирург предупредил Дядю, что с ним хочет встретиться начальник лагеря. Именно здесь, в больнице.

— Зачем? — удивился Аслан.

— Нужно. Тебе в большей степени, — ответил врач. Дядя с тревогой ждал этого разговора. Что-то плохое

дома случилось? С женой? Или с сыновьями? Ведь только такое могло послужить поводом. Что же еще? И к вечеру волнение усилилось настолько, что Аслан слег с температурой.

Врач уже не раз пожалел о предупреждении. Но опережать начальника не хотел.

Воронцов пришел к Аслану, когда рабочий день уже был закончен. Поздоровался. Сел на стул. Спросил о самочувствии, и Дядя не выдержал:

— Что дома случилось?

— Не знаю. А что могло?

— Да нет. Я думал…

— Я по другому поводу к тебе. А дома — пусть все хорошо будет, — рассмеялся Воронцов, поняв, что беспокоило Дядю.

Тот облегченно вздохнул.

— Курить хочешь? Давай по одной, пока Скворцова нет. И поговорим заодно.

Дядя курил быстро, жадно. Торопился. Изредка смотрел на Воронцова. А тот начал неторопливо, издалека:

— Трудно нам в эту зиму придется. Не знаю, как и управимся. Работы много предстоит. Больницу начали строить новую еще три года назад, а дальше фундамента никак не продвинемся.

— Значит, с материалами торопиться надо.

— Не за ними задержка, Аслан, — покачал головою Воронцов. Помолчав, он продолжил: — Не торопятся мужики. Не хотят работать. А все потому, что среди них много воров в законе. Эти пальцем не шевелят. Работа для них — хуже срока.

— И не будут они строить, — вздохнул Дядя.

— Вот и столовую «заморозили» из-за этих…

— С ними бесполезно. Их ничем не соблазнишь. Ведь, начав работать, звание свое воровское потеряют. А им оно — как жизнь. Пойдет кто из них на работу, его тут же из закона выведут. Ну, а когда на свободу выйдет, жизни не станет. В «малину» таких не берут. Да и пристукнуть могут за то, что изменил воровским правилам.

— Послушай, Аслан, но ведь воры не дадут из своего барыша долю тому, кто не был в деле? Почему же они считают, что тут их даром должны кормить? — возмутился Воронцов.

— Вы не совсем правы… «Малин» не знаете. И законов воровских — тоже. Потому свое отношение и понятие с воровскими не путайте. Разные они. Нигде не совпадают.

— Объясни, пожалуйста.

— Все просто. В «малине» любого вора поддержат. Был он в деле иль нет

— неважно. Нужно — помогут, не спрашивая. На то, между прочим, общак у блатных есть. Он каждому нуждающемуся кенту служит. И не только из своей «малины», а и чужому вору. Сегодня в деле не был — завтра пойдет. Вор вора в беде не оставит. Я имею в виду материально. Другое не трогаю. Так что сами понимаете… Ведь когда кент выходит на свободу и возвращается к своим, его сразу на дело не посылают. А кормят, одевают, поят. Отдых дают, навроде отпуска. Ведь пострадал… Да и за отсидку позабыл кое-что. Потому его легонько снова приучают. Чтоб не загремел опять по нечаянности в казенный ваш дом. Нет! Гражданин начальник, законы «малин» хорошие, — улыбался Дядя. — И вор их не променяет на вашу похлебку. Предпочтет на сухом хлебе без работы сидеть, в штрафной изолятор попасть. Лишь бы остаться в законе.

— Но ведь вор потом отрабатывает, так сказать? — не потерял самообладания Воронцов.

— Конечно. Старается в меру сил.

— Ну вот видишь? Значит, ваши законы — это пряник и кнут?

— Не всем удается отработать. Случаются и убытки. Не все после отсидки могут воровать. А «малина» их не забывает все же. Кормит. Поддерживает, — продолжал Дядя, хитро прищурясь.

— Но здесь не «малина», черт побери! Почему ж они и тут умудряются жить за счет других? Отнимая у них все! И те молчат. Ни слова!

— Любая шестерка и сявка гордиться должны, что в трудную минуту помогли вору в законе. Хоть куском хлеба! Сам отдал иль отняли — неважно! Выйдет на свободу — добро зачтется. Мы ж их кормили в свое время. На