Создание Узбекистана. Нация, империя и революция в раннесоветский период - Адиб Халид

Таджикский должен был быть простым, этнически чистым языком горных таджиков.

К весне следующего года Айни выработал гораздо более широкое определение таджиков, охватывавшее все персоязычное население Средней Азии и ее «тысячелетнее» литературное наследие. Свои представления о таджикском наследии он изложил в антологии таджикской литературы, заказанной новым правительством Таджикистана. Предисловие Айни к этому изданию стоит процитировать подробно:

С первых зафиксированных историей событий на территории Мавераннахра и Туркестана проживал великий народ, называемый «таджиками» или «тазиками», который существует и поныне, язык и литература которого развиваются. Развитие таджикского языка и литературы в Мавераннахре и Туркестане не принадлежит какой-либо эпохе или царскому правлению. Как мы видим, таджикская литература была развита и при персоязычных по расе [ирқан форсй-забоя уастанд] Саманидах, и при Чингизидах, Тимуридах, Шейбанидах, Аштарханидах и Мангытах, которые в расовом отношении были монголами, тюрками и узбеками. Следовательно, причиной распространенности таджикского языка и литературы на этой территории является не господство Саманидов и не иммиграция иранцев, а реальное существование в этих местах великого народа, называемого «таджиками» и относящегося к арийской расе[768].

Таджикская нация существовала в Средней Азии с незапамятных времен, и ее культурное развитие не зависело от политической власти или военных завоеваний. Если чагатайское видение узбекской нации основывалось на традиции государственности, то, по Айни, таджикская нация существовала вопреки отсутствию державы; напротив, она сама цивилизовала своих завоевателей. В другом месте Айни заявил, что на протяжении долгой истории «Таджикистана, Туркестана и Мавераннахра» таджики были «передовым отрядом и лидерами всей культурной работы». Созданная ими культура была воспринята теми, кто завоевывал их, так что «великий завоеватель Тимур, хоть и был тюрком, автобиографию свою написал на таджикском языке». Культура его двора выражалась таджикским языком и продолжала существовать при дворах Средней Азии вплоть до русского завоевания[769]. В то же время, согласно Айни, таджикская нация по определению не включала в себя других носителей персидского языка, таких как иранцы, афганцы, а заодно и население самого Ирана. Здесь Айни, выступая от имени таджикской нации, объединил притязания на древность, историческое старшинство и подлинность с претензией на культурное превосходство. Это был первый случай в истории, когда персоязычное население Средней Азии было осмыслено как трансисторическое сообщество, самодовлеющая нация. Подобная формулировка, несомненно, являлась ответом на претензии чагатайства, которое рассматривало государственное строительство как краеугольный камень легитимности своих притязаний на статус нации и тем самым пыталось перечеркнуть существование в Средней Азии персоязычного городского населения.

Помимо этого, Айни заимствовал темы и из современного европейского востоковедения. Уже в 1925 году правительство Таджикской АССР основало Общество по изучению Таджикистана и иранских народностей за его пределами, объединившее нескольких российских ученых с целью исследования прошлого и настоящего новой республики. В своем историческом очерке маститый востоковед Бартольд изображал таджиков «древнейшими жителями» современного Туркестана и подавал историю персоязычного населения региона как историю таджиков [Бартольд 1925: 93]. Толкование Бартольда имело много общего с трактовкой Айни, определявшего таджиков как давно существующую персоязычную нацию, и представители Таджикистана неоднократно цитировали его. Упоминания Айни о расе, не имеющие прецедентов в персоязычной среднеазиатской литературе, явно восходят к работам А. А. Семенова, писавшего об арийской (а не персидской или таджикской) культуре Средней Азии [Семенов 1925: 113–150]. Арийская тема заняла видное место в таджикской прессе последующего десятилетия.

Кроме того, важно отметить, что разработанная Айни формулировка таджикскости не имела никакого отношения к Ирану. Таджикская нация была исконным населением «Мавераннахра и Туркестана», самостоятельной общиной со своей культурой и литературой. Антология Айни «Образцы таджикской литературы» также являла собой попытку построения канона. Она приписывала таджикской нации всю персидскую литературу, созданную в «Мавераннахре и Туркестане», от Рудаки (ум. ок. 941) до Фитрата и самого Айни. Во многом, начиная с упора на поэзию и заканчивая использованием исламского календаря (хиджры), эта антология представляет собой традиционное произведение в жанре тазкира, однако с ее помощью Айни приписал таджикской нации немалую часть обширного персидского литературного наследия. Западные наблюдатели обычно находили деление на таджикское и персидское надуманным и искусственным – очередным проявлением советской политики «разделяй и властвуй». Однако дело обстояло несколько сложнее. Выделение Айни самобытной таджикской традиции – элемент гораздо более масштабного феномена: происходившего в то время раскола персидского мира. Персидский мир (қалам-рав-и забан-и фарси), объединяемый общими культурными нормами и литературными приемами, всегда выходил за пределы государства Иран, и большинство создателей этой культуры не были этническими иранцами. Притязания Мавераннахра на персидское наследие были столь же древними, как и притязания самого Ирана, и совершенно независимыми от него. Дело не только в том, что новоперсидский язык возник в Бухаре, при дворе Саманидов, но и в том, что большая часть событий «Шах-наме» Фирдоуси, персидской «Книги царей», происходит в Мавераннахре, на территориях, которые не входили в состав образований, контролировавшихся тем государством, которым ныне является Иран. На протяжении столетий главным центром суннитской персофонии была Бухара, а в Индии в последующие века было создано больше персидской поэзии, чем в самом Иране. В XIX веке этот персидский мир, столкнувшись с более эксклюзивистскими национальными идеологиями или колониализмом, начал распадаться. В индийской культурной жизни роль персидского наследия значительно уменьшилась, поскольку персидский язык в административной сфере был заменен английским, а в литературной – урду– Персидские элиты Бухары, Туркестана и Азербайджана, как мы видели, также стали отказываться от наследия персов. С другой стороны, в Иране подъем национальных настроений привел к двум последствиям: очернению персидской литературы за пределами Ирана, с особенно насмешливым отношением к «индийскому стилю» (сабк-и хинди), а также отождествлению персидской литературы с иранской. Идеологи «литературного возвращения» (базгашт-и адабй) конца XIX века осуждали индийскую поэзию как вторичную и неоригинальную, а поздние модернисты усматривал и в ней отсутствие новаторства. Результатом стала национализация персидского наследия современным иранским национальным государством. В начале XX века, параллельно с антологией таджикской литературы Айни, иранские историки-националисты составляли канонический свод иранской литературы, в котором одни фигуры утверждались как подлинно иранские (весьма важной частью этого процесса стало празднование в 1934 году тысячелетия Фирдоуси, превратившее его в иранского поэта), а другие исключались[770]. Создание Айни таджикского канонического свода в противоположность иранскому – часть этого более масштабного явления. Таджики имели такие же права на персидское наследие, как и иранские персы[771].

Айни выработал концепцию коренного персоязычного населения Средней Азии как единой нации с трансисторическим существованием. Со временем эта точка зрения должна была определить таджикскую национальную идентичность. В краткосрочной