Мера бытия - Ирина Анатольевна Богданова
Шрифт:
Интервал:
От неожиданно привалившего счастья Сергей почувствовал сокрушительную слабость, как будто из него вынули все кости.
Выбрав из мешочка с сухарями самый маленький огрызок, он сунул его за щеку и вышел наружу. Надо бы сделать стоянку дня на три, пока Кугелевич не оклемается, а там как получится.
В обратную дорогу вела мысль, что сегодня они будут спать в тёплой сухости и относительной сытости, а завтра с утра надо будет сделать вылазку по окрестностям и изловить дичь. Хорошо бы заготовить еды впрок. По всем параметрам до своих предстоит идти километров сто в западном направлении.
Пока Сергей добирался до стоянки, стало темнеть, и вдалеке тоскливо и жутко заухала сова. Пусть блажит, главное, чтоб не напороться на фрицев.
* * *
Много лет советские историки и пресса замалчивали подвиг Второй ударной армии. Он был закрыт тёмной тенью её последнего командующего генерала Власова.
(При выходе из окружения генерал Власов был взят в плен, переправлен в Германию и там согласился на сотрудничество с фашистами.)
«Власовцы» — вот то, что часто слышали немногие выжившие в аду у Мясного Бора.
Было забыто, как в тяжелейших условиях Вторая ударная армия оттягивала от Ленинграда силы гитлеровцев, как гибла в болотах, вырываясь из окружения, как, голодная и оборванная, сражалась до последнего патрона в буквальном смысле этого слова.
Из воспоминаний командира взвода Второй ударной армии, 1242-го стрелкового полка 374-й дивизии Меера Кугелова:
«Воины Ленинградского и Волховского фронтов никогда не забудут освобождение жителей города на Неве.
В честь этого события учредили медаль “За оборону Ленинграда”. Все с нетерпением ждали её вручения. В число первых награждённых в нашей дивизии (их было 90) попал и я. А затем поступил приказ: личному составу 2-й ударной медали не положены. Сколько мои товарищи по оружию ни жаловались после войны, приказ не отменили»[45].
Вечная слава живым и павшим воинам Второй ударной армии!
* * *
В октябре 1942 г. Катя отбывала на фронт. В кузове полуторки кроме неё сидели две девушки из медсанбата и лежали тюки с грузом. Чтобы не задувал холодный ветер, Катя подняла воротник шинели. Стало теплее, хотя из низин тянуло осенней сыростью.
Погрузившись в учёбу на курсах радистов-разведчиков, она не заметила, как пожелтели деревья. Вторая военная осень, за которой придёт новая блокадная зима. Но теперь город не погибнет от голода: запасы продовольствия сделаны, каждый клочок земли засажен огородами. Говорят, около Исаакиевского собора созрел небывалый урожай капусты.
Один берёзовый листок прилип к её рукаву. Положив лист на ладошку, Катя сдула его в поток воздуха. Лети, ты должен остаться на родной земле.
Девушки тихонько разговаривали и смеялись, вспоминая какую-то Люсю, а Катя держалась рукой за борт, жадно глядя по обе стороны дороги, словно вбирая в себя окружающее.
Обгоревшие леса сменяли опушки с сожжённой травой, валялась поломанная техника, кое-где в воронках от бомб плескалась бурая вода. Запомнился дом без крыши, около которого стояла лохматая девчонка и махала Кате рукой.
«На счастье», — подумала Катя.
Несколько раз шофёр останавливал машину, чтобы покопаться в моторе, и тогда Катя спрыгивала на дорогу, с удовольствием разминая затёкшие ноги. Новенькие офицерские сапоги — подарок на память — удобно облегали икры. Сегодня придётся с ними расстаться.
Куда идёт машина, Катя не знала. Командир курсов приказал: «Не задавай лишних вопросов, все инструкции получишь на месте».
Она и не задавала — привыкла за время обучения. Знала только то, что поступает правильно, потому что после Марусиной гибели совсем не могла находиться в казарме, где всё напоминало о ней. Сразу после Марусиных похорон Катя подала рапорт о зачислении в действующую армию и была очень удивлена, когда буквально через неделю её вызвали на собеседование в военкомат. У всех дверей стояли люди, а у тридцать шестой комнаты, куда она направлялась, было пусто. Катя сперва подумала, что ошиблась, но оказалось, пришла правильно.
То, что она услышала, звучало тревожно и восхитительно.
Напоследок мужчина в гражданской одежде, сидящий рядом с военкомом, внимательно посмотрел на неё через толстые линзы очков и произнёс очень медленно, как бы вколачивая в мозг каждое слово:
— Хорошо подумайте, товарищ Ясина. Очень хорошо подумайте. Работа наша опасная и ответственная. Вас будут забрасывать в тыл врага, вы можете попасть в руки к фашистам. Если откажетесь — мы поймём, а вы продолжите службу в МПВО. Пенять вам никто не станет.
Катя вскипела.
— Товарищ военком, товарищ уполномоченный… — Она не знала, как обратиться к мужчине в костюме, и сказала первое, что пришло в голову: — Я давно всё обдумала и прошу меня отправить на фронт в любом качестве. Я умею плавать, и стрелять, и бегать. Я даже пробовала альпинизмом заниматься.
Мужчина в очках наклонил голову и насмешливо спросил:
— И как, получилось?
— Что получилось? — запальчиво спросила она.
— Стать альпинистом? Высоко забрались?
— Не очень, — вынужденно призналась Катя, — на старую колокольню. Но зато там не было лестницы и я карабкалась по отвесной стене.
— Я же говорил — боевая. Диверсантов задержала, — многозначительно сказал военком, посмотрев на штатского. — Так что забирайте девушку в своё хозяйство, товарищ Красильников.
Красильников кивнул:
— Пожалуй, возьму. — И, обращаясь к Кате, сказал: — Вам придётся забыть, откуда вы родом. Забыть, что у вас есть родные, знакомые и любимые. До конца войны вы не должны будете с ними встречаться. И о том, в каком качестве вы будете проходить службу, никто не должен знать. Просто скажете, что уходите на фронт, и всё. Без подробностей.
Катя почувствовала, как пол под ногами дал резкий крен вниз: а как же Серёжа? Что он подумает, когда вернётся? Смогут ли они когда-нибудь увидеться в этой жизни? Не значит ли, дав согласие, потерять надежду на встречу с ним? Но может быть, Серёжа тоже там, за линией фронта?
Усилием воли она взяла себя в руки.
— Я готова на всё.
На сборы Кате выделили двадцать четыре часа, которые она разделила между Егором Андреевичем и Варварой Николаевной. У неё она сидела особенно долго, а на прощание решилась поцеловать в щёку:
— Я вернусь, Варвара Николаевна! Обязательно вернусь вместе с Серёжей, вот увидите!
В ответ Варвара Николаевна порывисто обняла её, тепло уткнувшись губами в макушку:
— Спаси тебя Господь, Катенька. Я буду ждать тебя, как любимую дочку. Не теряй себя, чтобы ни случилось.
Двухэтажный дом предвоенной постройки, приспособленный для курсов,
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!