На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

— Отстань ты от меня, — не выдержал Ениколопов. — Что тебе надо… сволочь? Чего пристал, голубая шкура?

— Листок бумаги, — велел жандарм. — У тебя найдется?

Врач достал из нагрудного карманчика рецептурную книжицу, вырвал чистый бланк. Швырнул его жандарму.

— Давай, — сказал полковник. — Быстренько… А потом пойдем вместе на поминки и напьемся, как старые добрые свиньи!

— Но я могу быть уверен…

— Да хватит уже! — ответил жандарм. — Что ты гувернантку-то из себя строишь? Будто я тебя не знаю… Или тебе пилу напомнить?

— Но вы обещаете мне…

— Ничего я тебе не обещал и не обещаю! Вот назови сначала бомбистов, а потом проси, что хочешь… Или — в четыре звена, подкандальник в правую ручку, и — пошел по канату!

— Мерзость! — выругался Ениколопов. — Ладно, пиши… Пиши, мне их не жалко. Я не могу разделять их программы… Совсем осатанели! Им бы рвануть сначала тебя, а потом уже Влахопулова. Дураки, молокососы!

— Время не ждет, — торопил жандарм. — Да и выпить хочется. Давай…

— Пиши: Остапчук Герасим, без определенных занятий, проживает в номерах вдовы Супляковой…

— Валяй дальше, — подстегнул жандарм, наслаждаясь.

— Зудельман Исайка, портной, свое дело на Пушкинской…

— Давно догадываюсь. Дальше!

— Гимназист Борис Ляцкий, сын инспектора…

— Сопляк, — заметил жандарм. — Отца жалко, уважаемый человек. Мать достойная женщина… Все?

В лице Ениколопова что-то изменилось:

— Нет, еще один.

— Кто?

— Санитарный инспектор… Борисяк!

Аристид Карпович отбросил от себя карандашик.

— А вот это уже неблагородно, — сказал он с упреком. — Чтобы разрешить партийные разногласия и убрать своего противника, совсем незачем прибегать к помощи корпуса жандармов его императорского величества. Борисяк со своими марксистскими кружками далеко от меня не ускачет. Придет время! Но сейчас-то он — тихий. Книжки читает… Стыдитесь, дорогой Вадим Аркадьевич! Нехорошо-с. Все-таки — дворянин…

Они снова перешли на «вы».

Ениколопов поднял с пола оружие, уверенно сунул в карман свой браунинг.

— Обычно, господин полковник, — сказал он с усмешкой, — такие вещи оплачиваются. И — неплохо!

— Идите вы, сударь, к такой-то матери, — ответил жандарм вежливо. — Есть люди, которых я покупаю за кусок хлеба Ну а вы-то и так хорошо живете!..

Мышецкий успел уже вздремнуть, когда чья-то прохладная рука легла на его воспаленный лоб. Он поднял голову — перед ним стояла Конкордия Ивановна (тоже не последнее лицо в этой картине «глуповского междоусобия»).

— Что вам, дорогая? — тихо спросил Мышецкий.

— Вы уже вступили, князь, в новую должность?

— Да, вступил. Временно.

— А кто же теперь будет «вице»?

— Атрыганьев. Тоже — временно.

— Все временные. Одна я здесь — вечная, — ответила женщина и, нагнувшись, поцеловала его долгим, стонущим поцелуем…

Разморенный от вина и слез, Сергей Яковлевич даже не заметил, как Монахтина удалилась. А когда снова открыл глаза — перед ним сидел уже Сущев-Ракуса. Жандарм был пьян в стельку, но язык у него был подвязан по-прежнему крепко.

— Ениколопов-то, — сказал он, — отомстить мне возжаждал за что-то. Решил споить меня! Бутылки по четыре вылили. Теперь он там под столом валяется, как свинья, а я здесь, дорогой князь, перед вами… Аки голубь!

Он набулькал себе зельтерской, посмотрел на бегущие со дна бокала веселые пузырьки.

— А здорово бабахнуло! — вдруг сказал полковник. — В целом квартале — стекол как не бывало… Это не динамит и не «гремучка». Видать, немецкая химия… Дремлюга-то здорово прокакал!.. Вы, князь, протрезвели, душа моя?

— Да, ничего. Но что мог сделать ваш Дремлюга?

— Что? Да он, подлец, никого вдогонку не послал.

Сергей Яковлевич посмотрел на жандарма с удивлением:

— А разве…

— Только так, — опередил его жандарм. — Вы думаете, князь, за вами никто не едет? Оглянитесь!

— Ну, я оборачивался! И не один раз.

— И никого не видели?

— Никого.

— Вот и отлично. Значит, ваш покорный слуга наладил охрану, которой вы даже не замечаете…

Аристид Карпович отхлебнул зельтерской, замурлыкал:

Эта песня без конца,

начинай сначала:

лавров ждешь ты для венца.

Лавры — в суп,

тебе — мочала…

Сергей Яковлевич окончательно протрезвел:

— Хватит, полковник. Лучше скажите, что будет дальше?

— Дальше? Смею заверить ваше сиятельство, что впереди нас ожидают великие события!..

2

Жандарм не обманул молодого губернатора: в ту же ночь были арестованы участники покушения на Влахопулова (двое из них оказали вооруженное сопротивление, и портной Зудельман погиб в перестрелке).

Одновременно вторично провели обыск у Ивана Степановича Кобзева: этот человек сделался за последнее время чуть ли не личным врагом Сущева-Ракусы, ибо вставлял палки в колеса «полицейского социализма».

Вслед за тем Аристид Карпович начал планомерный промышленный террор. Он подкладывал под конторы частников, как гремучую петарду, своего «социалиста» Виктора Штромберга, и Уренскую губернию — раз за разом — потрясали короткие взрывы стачек с копеечными требованиями.

— А вы не боитесь пересолить, полковник? — спросил Сергей Яковлевич у жандарма.

— Нет, князь. Грядущее уступит предо мною…

Уренских капиталистов лихорадило в пугливом ознобе. Они боялись обращаться за помощью к правительству, так как между ними и правительством вдруг выросла полицейская стена.

В городе, как следствие уступок бастующим, открылись чайные и читальни, образовалось общество трезвости. Учитель гимназии Бобр читал рабочим лекции по экономике, оперируя выкладками из Струве; мясники послали письмо Льву Толстому с просьбой объяснить им — в чем смысл жизни?

Сам же полковник, оставаясь в тени, развернул пропаганду «копейки». Началось постепенное разложение необразованного пролетария. Из рабочих слободок все чаще слышалась полюбившаяся песня:

Всюду деньги, деньги, деньги,

всюду деньги — господа!

А без денег жизнь плохая —

не годится никуда…

Императрица — наконец-то, с помощью Серафима Саровского, — родила наследника престола, и уши уренских обывателей несколько дней ломило от благовеста церковных колоколов. Во время торжественного богослужения, где возглашалось многолетие, Мышецкий совсем неожиданно встретился с Ениколоповым: