Секретный агент S-25, или Обреченная любовь - Валентин Лавров

Гений сыска на мгновение прикрыл веки. Он решил: «Если меня накроют, произвожу немедленный взрыв!» Рискуя в любой момент быть разоблаченным, подошел к защелке, вынул специальный накидной ключ. Затем присел на корточки и ловким, хорошо натренированным еще в разведывательной школе движением отвинтил заглушку нижней торпеды. В нишу он опустил бомбу. Часовой механизм пока не заводил. Он решил: «Придет подходящий момент, и тогда произведу взрыв».

* * *

UN-17, по имени «Стальная акула», потрясающим надводным ходом — семнадцать узлов — пролетела на дизелях Кильскую бухту, пролив Фемарн-Бельт и взяла курс на мыс Аркона.

Ночью, продолжая идти в надводном положении, еще раз подзарядили аккумуляторы. В Арконе пробыли сутки. Здесь пополнили запасы продуктов и питьевой воды. После этого на дизелях пошлепали в открытое Балтийское море — на свободную охоту.

Еще в Арконе фон Шпелинг вызвал к себе боцмана:

— Где сейчас этот русский?

— В торпедном отсеке.

Доверительным тоном командир сказал:

— Понимаешь, есть у меня к тебе задание… деликатное. Улучи минуту, проверь, что в саквояже русского. Хоть он и протеже принца, но не лежит у меня к нему душа. Бежал из России? Нет, такие не бегают…

— Так точно, командир, устрою шмон.

Вечером боцман доложил:

— Саквояж осмотрел — все чисто! В нем обнаружил флакон немецкого одеколона «Бриз», бритвенный прибор фирмы «Золинген», кусок туалетного мыла, бутылку французского коньяка, три лимона, бумажные салфетки, серебряную чарку с надписью на русском языке, полдюжины носовых платков, носки, чистые рубашки. В каюте? Тоже ничего интересного.

Фон Шпелинг проворчал:

— Хорошо, но все же поглядывай за ним.

— Слушаюсь, командир!

Погода, поначалу тихая, к девяти утра испортилась: небо заволокли низкие тучи, прыснул мелкий дождь, по ожившей волне пополз туман.

«Стальная акула» продолжала идти в позиционном положении, выставив наружу обтекаемую скошенную рубку. Фон Шпелинг, часами не покидавший мостик, до рези в глазах разглядывал в мощную цейсовскую оптику мутную даль, ворчал:

— Ну и видимость — сплошная каша! Как бы нам не налететь… — Вдруг осекся, изменившимся голосом сказал старпому: — Взгляни, братец, справа шестьдесят градусов по курсу, что это дымит?

Старпом ойкнул:

— Миноносец под русским флагом? Совсем под боком… Прет курсом на нас! Откуда он взялся?

Фон Шпелинг задохнулся матерной руганью, рявкнул, багровея:

— Эй, сигнальщик, такой-сякой, ты спишь? Глаза разуй, мать твою… Почему не слышу доклада?

— До миноносца пять кабельтовых… — сдавленным голосом прохрипел сигнальщик. — Название — «Стремительный».

Командир гаркнул:

— Все вниз! Срочное погружение! — Привычным движением крутанул кремальеру, задраивая верхний рубочный люк. Отбив по металлическому трапу дробь тщательно вычищенными башмаками, последним в центральный пост спустился фон Шпелинг. Лицо оставалось непроницаемым. Только почему-то показалось, что его жесткие ржавые волосы встали ежиком. Ровным голосом отдал команду:

— Ныряем на глубину пятьдесят метров! Право руля, курс сто тридцать градусов… Оба мотора — средний вперед!

Лодка, шумно забирая балласт, стремительно уходила в черную глубину. Старпом докладывал:

— Погружение десять метров, пятнадцать, двадцать… тридцать.

— Быстрее! Оба мотора — полный вперед. Есть опасность бомбовой атаки.

Боцман, вцепившийся в манипулятор горизонтальных рулей, крикнул:

— Угол погружения девять градусов!

Из моторного отсека по переговорной трубе раздался вопль электрика:

— Большой дифферент на нос! Электролит выплескивается!..

Фон Шпелинг повернул голову к старпому:

— Вальтер, как думаешь, они засекли нас?

— Трудно сказать! Туман все-таки густой, тяжелый… Могли не заметить.

— Увеличивай угол погружения! Уходим на шестьдесят метров!

Старпом застонал:

— О дно сейчас ударимся, нельзя далее погружаться!

— Но если мы не погрузимся, русские глубинными бомбами навеки погрузят нас.

— Есть! — смиренно вздохнул старпом.

Фон Шпелинг до крови закусил губу.

— Штурман, какая тут глубина?

— Не глубже шестидесяти, хотя…

Вдруг раздался оглушающий взрыв.

Соколову показалось, что по его голове долбанули кувалдой, колени подогнулись. Уши заложило.

Лодка подпрыгнула, корпус заскрежетал, словно разваливаясь. Свет замигал и погас. Наступила полная темнота. Сверху на голову полилась вода. Кто-то вскрикнул, кто-то громко читал молитву, кто-то отчаянно ругался.

Соколов подумал: «Все, конец? Столько раз рисковал на суше, неужто смерть встречу под водой? Господи, спаси и сохрани…»

Засветились аварийные лампы. Соколов огляделся.

Ужас исковеркал лица, сделал их мертвенно-бледными. Фон Шпелинг застыл с остекленевшими глазами. Соколов ему озорно подмигнул, фон Шпелинг дернул головой, пошевелил рыжими бровями, пришел в себя и прорычал:

— Оба мотора — самый полный вперед. Штурман, курс — на выход из района. — В переговорную трубу сквозь зубы выдавил: — Георг, заряжай торпедный аппарат «мешками спасения»! Быстрее! Мы русских обманем. Увидят на поверхности дерьмо, щепки и тряпки, решат, что нас разбомбили, глядишь — отвяжутся… Да шевелитесь вы, мать вашу!

И снова над головой раздался страшный удар, лодку тряхнуло, металл заскрежетал, вода захлюпала, засочилась сильнее. Аварийная лампа замигала, потухла, но снова зажглась, теперь лишь вполнакала.

Соколов подумал: «Еще взрыв — и лодка развалится…»

Немцы застыли с полуразинутыми ртами, с ужасом и страхом дожидаясь гибельного конца. С потолка между заклепок струйками сбегала вода. Томительно тянулись секунды. Но почему-то атака не повторялась.

Фон Шпелинг сдавленным голосом прохрипел в трубу:

— Осмотреться в отсеках!

Из отсеков понеслись голоса:

— В дизельном течь по правому борту! Кормовые горизонтальные рули вышли из строя! Сорвано аварийное крепление с подвесных трубопроводов четвертого отсека!

Старпом прошептал:

— Русские, верно, ждут, когда мы проявим себя…

Шпелинг кисло усмехнулся.

— Пусть ждут! В погруженном состоянии уйдем отсюда на электромоторах. Всплывем после обеда. Если, конечно, обстановка позволит. — Посмотрел на Соколова: — Вы, граф, во время бомбежки напомнили мне памятник Вильгельму Первому, что на Замковом мосту Берлина, — столь же каменным было ваше лицо.