Собиратель миров - Илья Троянов

— Вы сами?

— Его супруга настаивала, чтобы он исповедовался. Полагаю, не один год. Она уговаривала его. Умоляла. Это облегчит тебе душу, заклинала она его. Единственное, что даст мне облегчение, ответил он, так это весть о том, что мне не придется скоро умереть. Забавное создание, этот синьор Бёртон.

— Почему же вы согласились исповедовать его?

— Он был британским консулом в нашем городе, а его супруга — верная дочь церкви. Кроме того, говоря между нами, я охотно слушаю людей, которые редко ходят на исповедь. И в самом деле, она оказалась любопытна.

— Любопытна?

— Для начала он заявил, что ему не в чем исповедоваться.

— Какая заносчивость!

— Хотя он больше десяти лет был офицером, хотя он подвергался огромным опасностям на всех континентах, он не убил ни одного человека. Вы даже не представляете себе, какая это большая заслуга, добавил он. Я немного поднажал, и он признал небольшой грешок, petite bêtise, как он выразился. Он никого не убивал, но однажды пустил слух, будто убил араба, увидевшего, что он справляет малую нужду стоя. Однако это была постыдная выдумка, позднее он ругал себя — да вы попытались бы справить нужду стоя в тех одеяниях, сказал он, это же невозможно. Я объяснил ему, что это не тянет на настоящий грех, и в его обильной жизни должно найтись нечто более весомое. Ничего, признался он. Ему ничего не приходит в голову.

— А вы спросили, оставался ли он всегда честным христианином?

— О да, и он отреагировал очень бурно. Вам этого совершенно не надо знать, ваше преподобие, крикнул он, вам лучше даже не касаться этого. Я могу вам еще кое-что предложить, по-настоящему крупный грех, сказал он спустя некоторое время, заметив, что меня не так-то легко удовлетворить, ему, мол, по сей день стыдно за этот грех молодости, в Синдхе, неважно, где это место, Богу известно, и хватит, он был там однажды и быстро уехал. Тут я прервал его, это было уже чересчур. Пардон, сказал он, вся эта исповедь действует мне на нервы, понимаете же, я сам себя не узнаю.

— Я знаю, где находится Синдх, он долго жил там. Среди магометан.

— В Синдхе, рассказал он, какие-то любители без знаний и разума раскапывали археологические сокровища. Археология — такого слова раньше и не существовало — это важная наука, и он последний, кто будет отрицать ее значение, однако в то время он позволил себе шутку, он разбил на куски дешевый кувшин из красной глины, в афинском стиле, на котором были нарисованы этрусские фигуры, а потом закопал осколки на том месте, где рьяные искатели как раз и производили свои раскопки, и разумеется, они нашли эти осколки, и их возбуждение было велико, они гордились находкой, уверяя, что теперь нужно заново переписать историю этрусков, а возможно, даже Древнего Рима. Но это оказалось преждевременно. Он не знает, объяснил ли им все его друг Вальтер Скотт, или же они сами догадались, когда они больше ничего не нашли, но однажды они упаковали вещи и исчезли. Ему до сих пор стыдно. Весьма странная исповедь, не правда ли?

— Многолетняя ложь. И это все?

— Нет, мне удалось выманить из него больше. Он признался, что в тот самый день, когда королева Виктория пожаловала ему рыцарское звание, он торопился к книгопечатнику в каком-то сомнительном квартале южнее Темзы, ему пришлось раньше покинуть прием ради переиздания книги «Камасутра». Это признание не произвело на меня никакого впечатления, пока он не объяснил мне, о чем была эта книга. Я не в состоянии повторить, скажу только, что она насквозь греховна. И оказалось, он не только издал, но еще и сам перевел ее. Затем он доложил мне о плотских утехах, которым он предавался в Африке, с тремя женщинами, настоящий Содом, мне пришлось оборвать его, я услышал уже достаточно. Выдав ему te absolve, я поспешно выдворил его прочь. Подумать только, все начиналось так безвинно, а потом вдруг…

— Но если он так часто лгал в жизни, откуда вы знаете, каким он был в вопросах веры?

— Вы напрасно беспокоитесь. Он был католиком. И баста.

— Откуда вы это знаете?

— Он сам сказал мне: если христианин, тогда уж лучше католик.

— Странноватое исповедание веры.

— Давайте будем реалистами. Кто верит по доброй и свободной воле?

— Но меру свободы определяет Бог.

— А, я вспомнил еще кое-что, он как-то сказал, только посмотрите, какое тонкое чувство юмора: он-де католик, потому что в Триесте, к сожалению, нет элхазитов. Тоска по элхазитам, вы когда-нибудь о таком слышали?

— Но что это значит? Что это значит для меня?

— То, что вам следует как можно скорей позабыть об этой истории.

— Ну по крайней мере он искал Бога?

— Разумеется, и не находил его, как и большинство людей. Он отстаивал необычную точку зрения в данном вопросе. Ни один человек по-настоящему не встречал Бога, объяснил он мне однажды за праздничным столом. Ибо что произойдет в таком случае? Его личность полностью растворится в Боге. Не будет ни «я», ни будущего, он перейдет в вечность. Кому захочется оставаться человеком, если он может быть в Боге. Занимательная логика, правда?

— И какой он делал из этого вывод?

— Что мы хотим искать, разумеется, но ни в коем случае не хотим находить. Именно этим он и занимался всю свою жизнь, сказал он. Он искал повсюду, в то время как большинство людей, напротив, снова и снова заглядывают в один и тот же горшок. И он нахально посмотрел мне в глаза. Он был лукав, надо признаться.

— Вы придерживаетесь мнения, что он католик?

— Скажем так, он католик наполовину.

— Это выше моего понимания. Зачем же вы меня туда послали?

— Потому что я без особенной охоты выбираюсь из постели посредине ночи. А теперь оставьте эту историю, пока она не надоела мне окончательно.

= = = = =

Ричард Френсис Бёртон умер ранним утром, когда черную нить было еще не отличить от белой. Над его головой висела персидская каллиграфия, где было написано:

«И это тоже пройдет».

В поиске информации для этого романа мне помогало множество людей на трех континентах. Полный перечень имен будет подобен телефонному справочнику. Дабы избежать длинного многостраничного списка, я сердечно благодарю всех этих людей в одном предложении. Особенную благодарность я выражаю моему издательству и моему редактору Филиппу Лаубах-Киани.

В работе над книгой мне оказал поддержку Фонд Роберта Боша, которому я очень признателен.

Аарти (Aarti) — индуистский ритуал после захода солнца.

Абба (Abba) — шейный платок.

Аджами (Ajami) — «не-араб», обычно так называют персов, некоторые — пренебрежительно, другие — нейтрально.

Алиф и Баа (Alif и Ваа) — «А и Б», первая и вторая буквы арабского алфавита.