Путешествие в полночь - Мила Нокс

Послышалось или из двери под троном и вправду донеслись далекие шаги?

– Вот как, – сказал двойник и, помолчав, повторил: – Вот как.

Он растягивал слова. Переводил глаза с Тео на игроков и обратно так же – медленно, тягуче. И Тео понимал: Смерть догадывается, что ему помогли.

– Ведь это честно? – крикнул Тео.

– Впиши в договор, – потребовал двойник.

На зеркальном полу из ниоткуда появилась чернильница. Теодор подошел к ней, и звук его шагов эхом разлетелся по всему залу. Он скользнул взглядом по друзьям, задержался на Сайде, чуть сдвинул брови.

Потом решительно подхватил перо и коряво, оставляя кляксы, вывел в пустой строке своего пергамента: «Йонва». Свернул договор и швырнул в сторону Смерти. На миг, когда они столкнулись взглядами, мир вновь окрасился черным – ярость так и полыхнула в Тео. И он, тяжело ступая, направился к друзьям.

Стены заскользили по кругу. Двери замелькали и остановились.

Двойник усмехнулся:

– Прошу на выход.

Тео кивнул, увидев, что на одной из дверей белеет кривой крест, махнул рукой четверке игроков и направился к выходу.

Он дернул за ручку, и Дверь распахнулась. В зал ворвался свежий воздух. По траве за порогом гулял прохладный ветер, лунный свет заливал всю округу. Тео увидел, что стоит в руинах смотровой башни на вершине холма. Где-то вдали мерцали огоньки. Китила. Теодор вдохнул ветер полной грудью. На какой-то миг скрутившийся в животе узел отпустило. Трансильвания!

Дом.

Он свободен. Но – не от себя. Теодор знал: тень уже движется сюда, чтобы забрать его. Теперь спасения не будет. Он превратится в монстра.

Тео обернулся на взволнованных и смущенных друзей. Внутри еще болело при взгляде на них. Простил? Еще нет. Простит? Уже неважно.

– Быстрее. – Теодор открыл Дверь пошире.

– Тео!

Санда оторвалась от Дики, бросилась к Тео, но застыла в шаге от него. Он кивнул на Дверь:

– Потом. Давайте быстрее.

Остальные, очнувшись, заспешили к нему. Лица бледные. Пораженные. Все глядели на Теодора совсем иначе, он это чувствовал. Внутри росло, ширилось тепло, но он не позволял себе в полной мере ощутить радость.

Друзья скользнули за Дверь. Смерть, повернув голову, смотрела, как они уходят. На лице застыла ухмылка. Холодная, темная. И Тео подумал: «Эта улыбка что-то означает».

Только он собрался перешагнуть порог, как в зале раздался крик. Теодор узнал этот голос, вздрогнул, резко обернулся. Из двери у подножия трона вывалился мэр города, что-то обеими руками прижимая к животу. Вангели! Глаза Тео расширились. Он жив! Какой-то миг Тео потерял самообладание. Досада от того, что его злейший враг спасся. Радость, что спасся. Потому что в этом случае…

Вангели шел к нему.

Тео попятился.

– Не уходи! – крикнул мэр. – Кристиан!

Он смотрел на Теодора. Прямо в глаза. Сомнений быть не могло. И лицо его было другое – взволнованное, смертельнобледное. Вдруг мэр споткнулся и выронил какие-то пожухлые листы бумаги, которые рассыпались по полу. Ноги Вангели подкосились, и он упал на колени.

С холма доносились голоса друзей; Тео ждали, но он застыл здесь, в зале, и в груди всколыхнулось предчувствие. Кристиан. Это имя… Те два цветка на поле.

Смерть смотрела со своего трона с явным интересом.

Вангели протянул руку.

Ему, Теодору.

Мэр опустился на локоть, волосы упали на посеревшее лицо. Он задыхался. Сгреб пальцами листок, протянул ему – Теодору – и выдохнул:

– Кристиан… Собери…

И на этот раз Теодор четко уловил эмоцию на лице Александру Вангели. Он просил.

Теодор нащупал рукоять ножа. Чуть сжал пальцами и сделал несколько шагов по направлению к мэру – сам не зная почему, но смутно догадываясь. Мэр по-прежнему держал лист. Руки пусты. Безоружен. Смотрит широкими глазами на Тео. В распахнутом пальто видна рубашка. На ней, белой, темнеет мерзкое пятно. То самое место, куда он ударил.

Теодор подошел к Вангели и остановился. Мэр же хотел вынести оружие против нежителей, а это что? Какие-то исписанные бумажки. Один из листов лежал прямо возле ног Тео, и он нагнулся.

«Двадцатое марта».

Внутри похолодело.

Взгляд скользил по строчкам, и глаза Теодора распахивались шире и шире. Это его дневник! Он оторвался и глянул на Вангели. Большие черные глаза. Темные волосы, спадающие на вытянутое лицо. Вангели тяжело дышал. Затравленный, измученный. Как он добрался сюда после того, что случилось? Теодор не понимал.

Змеевик тревожно окликнул его, но Тео не повернулся. Скользнул взглядом по внимательно наблюдающему двойнику. В прошлый раз… две пуговицы «К.В.» на запястьях…

Он должен выяснить.

Тео поднял другой листок. Почерк на нем был незнакомый.

«Это случилось сегодня. Первое января, восемь тридцать утра. На свет появился мой первенец. Анна была уверена, что родит девочку и приготовила имя Кристина. Но нет. Мой первенец – мальчик. Как я и думал. Кристиан Александру Вангели».

Лист в руке Теодора затрясся, в глазах все поплыло. Взгляд Тео скользил по строчкам, но он видел не буквы, а картины.

Одну за другой.

Это было так, словно посреди дня вспомнить, что ночью снился причудливый и приятный сон. Тео прикрыл глаза. И обрушившаяся лавина воспоминаний буквально сбила его с ног, так что он вскинул руку ко лбу. День за днем возвращался в мысли, один за другим. Вся потерянная жизнь – за одну минуту.

Десять лет и шесть дней.

И даже то самое воспоминание, которое он слышал из Смерть-цветка. Вангели лишился своего, отдав Двери. А то, что принадлежало Теодору, осталось…

Мальчик бежит к кабинету отца.

– С днем рождения, папа!

Вангели берет открытку, читает ее и обнимает мальчика, и тот чувствует отцовский запах – терпкий, горький, строгий.

Вангели обнимает его.

Его, Гео.

И это – лишь одно воспоминание из сотен, заполняющих голову одно за другим. Теодор позабыл о том, кто он есть на самом деле, потому что сейчас он был не собой. Был совсем другим мальчишкой.

Он бежал по лугу за матерью. Скакал вместе с отцом на лошади. Хохотал во весь голос, прыгая на роскошной кровати. Бегал по огромному особняку, сбивая служанок. Подкрадывался к строгому отцу, чтобы тот засмеялся. Пугал кошек. Убегал и прятался под кроватью. А потом валялся на кровати, рядом с мамой, и его мама – красивая и мягкая, добрая и теплая – читала ему любимую сказку. В сотый раз.

Боже, как он мог забыть ее голос? Голос мамы…