Благовест с Амура - Станислав Федотов

— Батарея… товсь! Восемнадцатифунтовые прямой наводкой, шестифунтовые навесным огнем… пали!

Грохнули десять стволов, изрыгнув начиненные смертью снаряды: пять, что называется, «в лоб», пять — «подарками с неба».

И тут шальная пуля зацепила лошадь в упряжке полевого орудия. Дико заржав, она взвилась на дыбы и рванулась вперед, прямо на десантников. Карандашев едва успел вскочить на передок. Изо всех сил натягивая вожжи, он пытался развернуть взбесившееся животное, но у него ничего не получалось до тех пор, пока по ним не начали стрелять отступавшие солдаты. Наверное, лошадь снова обожгло пулей, потому что она круто повернула к озеру, потом снова встала на дыбы и рухнула на землю. Ноги ее беспорядочно задергались и замерли.

— Убита! — сокрушенно воскликнул Карандашев и огляделся. — Господи, что ж делать-то?!

Между кустами мелькали, приближаясь, фигуры вражеских солдат. Пушку хотят захватить, догадался Карандашев. А что? Орудие целехонько, даже заряжено, а по бокам ее, в ящиках — и картузы с порохом, и снаряды картечные. Захватят, развернут и шандарахнут по нашим — по батарее, по отрядам, что скопились у подножья сопки, по командной квартире генерала…

«Черрт, ведь и верно: пушка заряжена! Сейчас узнаете, сучьи дети, почем шесть фунтов лиха…»

Карандашев схватился за колесо и начал разворачивать пушку на приближающихся солдат. В левую руку словно шилом ткнули выше локтя, он глянул — кровь: подстрелили, сволочи! А вот хрен вам в зубы — не сдамся!

И тут время для него резко изменилось — потекло медленно-медленно. Он и пушку развернул, и навел куда надо, а десантники сделали всего по одному-два шага. До них еще было сажен пятнадцать-двадцать. Он видел, как они с трудом разевают рты, что-то крича, как тяжело передвигают ноги, как, надрываясь, поднимают ружья, чтобы выстрелить в него, но ему было не до того.

В голове металась мысль: чем запалить? Он сам еще ни разу не стрелял из пушки, но знал, что надо поджигать порох на какой-то там полке. Ага, вспомнил: Зарудный в железной коробке держал тлеющий фитиль. Нашел коробку под казенником пушки — точно, тлеет фитиль, исходит дымком. Ну, давай, Карандашев, или пан, или пропал!

Он вытащил фитиль, дунул на него — язычок огня заиграл на кончике, — а глаза уже нашли запальное отверстие, а руки сами сунули туда фитиль.

Пушка подпрыгнула, полыхнув огнем из дула, и смертельный цветок картечи расцвел в самой гуще десантников, разбрасывая их в разные стороны.

Громогласным эхом отозвалась вся батарея, и вторая атака, истекая кровью, захлебнулась. Морские пехотинцы откатились назад и полезли на сопку, скрываясь в лесных зарослях, в явном расчете захватить господствующую высоту и оттуда прицельно расстреливать русских — на кораблях, на батареях и в городе…

Их встретил из-за деревьев ружейный огонь, правда, не настолько сильный, чтобы остановить остервенелых от неудачи десантников. Это был отряд Губарева. Сметенная волной штурмующих сопку, горстка храбрецов скатилась вниз, к пороховому погребу.

Соединившись с партией, высадившейся у перешейка и поднявшейся через третью батарею, противник захватил весь гребень Никольской сопки. Перед ним открылась панорама города, порта, Малой губы с кораблями, песчаной косы с батареей № 2 у ее основания.

— Вот он, ключ от города, господа, в наших руках! — высокопарно заявил капитан Буридж своим коллегам — капитану де-ла-Грандьеру и лейтенанту Паркеру. — Дело за малым — перестрелять артиллеристов и офицеров, в штыковой атаке опрокинуть толпу русских мужиков и на их плечах ворваться в город. Предлагаю разойтись по своим местам, и — до встречи в Петропавловске.

4

Приближался переломный момент сражения. Артиллерия замолчала, поскольку стрелять практически было уже нечем — погреба почти опустели. И теперь все решала пехота.

Артиллеристы Гезехуса оставались на своем месте на случай повторения атаки из-за сопки. Они засели во рву перед батареей и обстреливали из ружей гребень Никольской.

А отряды лейтенанта Анкудинова и мичмана Михайлова ринулись на сопку с севера, сразу вслед за англо-французскими морскими пехотинцами.

С юга и востока к ним присоединились посланные Изыльметьевым 77 человек под командованием лейтенанта Пилкина, прапорщика Жилкина и гардемарина Давыдова. Со своей стороны Завойко бросил на сопку снова Губарева, группу Фесуна и 17 человек из команды Кошелева во главе с фельдфебелем Спылихиным. Больше под рукой никого не было, кроме стратегического резерва — отряда Арбузова и остальных стрелков Кошелева.

Цепляясь за кусты и молодые деревца, солдаты и матросы взбирались по крутому склону, зло и молча, осыпаемые сверху пулями, а когда добрались до противника, с криком «ура» почти одновременно с трех сторон пошли в штыковую атаку.

Их было мало, очень мало, но дрались они отчаянно, действительно каждый за четверых, и сражение скоро распалось на отдельные групповые схватки.

Матроса-авроровца Халитова окружил десяток морских пехотинцев с явным намерением взять его в плен. Халитов стоял, крепко сжимая ружье с примкнутым штыком. Он решил дорого продать свою жизнь и вдруг вспомнил своего башкирского дедушку Салавата, как тот учил его драться даже с сильными мальчишками.

— Надо ошеломить их чем-нибудь необычным, а потом действовать быстро-быстро: одному в лоб, другому — в живот, третьему — в ухо, четвертому — между ног… И ни в коем случае не убегать. Побежишь — проиграешь драку.

— А шеломить-то чем необычным? — спрашивал маленький внук.

— Да хоть на голову встать или завизжать так, чтоб они за уши схватились.

«Спасибо, дедушка Салават», — подумал Халитов, внимательно следя за движением вражеских солдат. И, когда они приблизились на достаточное, как он решил, расстояние, внезапно пронзительно завизжал, закрутился, как волчок, откидывая штыком их винтовки, — те и рты поразинули. А теперь этому — в живот, этому — в грудь, этому — в печенку, этому — между ног… Штык ходил взад-вперед, как банник в стволе пушки, и с каждым его движением вперед падал человек с темным пятном в месте удара…

— Russian devil![79] — завопил один, отступая; крик подхватили еще двое, и оставшиеся в живых бросились наутек, оставив Халитова с четырьмя упавшими от ударов его штыка — убитыми или умирающими, он не стал разбираться. Собрал штуцера и патронташи и нырнул в заросли. Увидев товарищей, раздал им трофеи — все-таки нарезные ружья куда лучше гладкоствольных! — себе тоже оставил, а свое закинул за спину и снова пошел в бой.

Его товарищ, молодой матрос Буленев, получив штуцер, уронил прежнее ружье, и оно ускользнуло по крутому спуску вниз.

— Ну и черт с ним! — ругнулся матрос.

— Я те дам «черт с ним»! — обрушился на него боцман Яков Тимофеев. — За утерю личного оружия знаешь, что бывает?! Давай ищи!

Буленев еще раз чертыхнулся и полез вниз. Шаря в кустах, почуял неладное, поднял голову и столкнулся взглядом с парнем в красном мундире. Рядом стоял второй.