Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Если говорить о давности контактов Руси со Швецией, то тут надо понимать контакты с последней исключительно лишь Руси Новгородской, история непосредственных отношений которой с северным соседом уходит вглубь веков. О застарелости и прочности этих отношений говорит один уникальный для политической истории нашего государства факт. Даже после окончательного вхождения Новгородской земли в состав Московской державы кремлевские правители оставили за новгородскими наместниками право напрямую сноситься с верховной властью шведского королевства по любым межгосударственным вопросам, будь-то торговым или военным, вплоть до заключения мирных договоров, как с равными партнерами. Этот факт не может не показаться удивительным, потому как Москва еще в период только становления единодержавия, не говоря уже о времени, наступившем после его окончательного утверждения, всегда предельно ревностно относилась к своей власти. И это, в первую очередь, проявлялось в подавлении всяческих зачатков сепаратизма, в уничтожении даже внешних атрибутов местной самостоятельности. И, пожалуй, из всех бывших удельных княжеств прежде всего это касалось Великого Новгорода, дольше других сопротивлявшегося подчинению Москве. Попавший позже остальных под власть московского княжеского дома, а потому и в более поздние времена во многом сохранивший в себе устои былой независимости, Новгород с его вековой тягой к вольности оставался предметом особой заботы кремлевских владельцев. И вдруг этому самому городу с подчиненной ему областью покоривший его силой оружия великий московский князь Иван III дает право непосредственного сношения с иноземной державой, и в дальнейшем это право за Новгородом оставляет и сын, и внук Ивана III. И не странно, что располагавшие таким правом новгородцы по собственной наивности не могли себя не чувствовать на особом положении, ведь их наместник по сути дела уравнивался с коронованными монархами соседнего государства. Конечно, никакой независимости у бывшего вольного города в действительности не было, как не было никакой самостоятельности у новгородской администрации, служившей игрушкой в руках московского властелина. Понятно, что все касающееся русско-шведских отношений решалось в Московском кремле, а вот зачем нужна была кремлевским правителям такая долгая инсценировка с показной внешнеполитической новгородской независимостью, — вопрос, выходящий за рамки рассматриваемого нами предмета. Единственно, что в этом отношении может представлять интерес в плане нашей работы, то это раздражающая шведскую сторону необходимость сношений не напрямую с московскими правителями, а с их чиновниками, причем не столичными, а сидящими на периферии. Не меньший интерес представляет собой и упорство, с каким московская сторона отвергала все стремления северного соседа войти в непосредственный контакт с царем. Так, завершая в канун ливонской эпопеи очередную русско-шведскую войну, король Густав Ваза, минуя новгородские власти и пытаясь наладить прямой диалог с Иваном Грозным, начинает свое послание к нему со следующего обращения:

«Мы, Густав, Божиею милостию свейский, готский и венденский король, челом, бью твоему велеможнейшеству князю, государю Ивану Васильевичу, о твоей милости. Великий князь и царь всея Русския земли!»

Здесь, с одной стороны, перечислением собственных титулов шведский король стремится подчеркнуть свое равенство с московским самодержцем, но с другой — своим челобитьем, то есть низким поклоном, он это равенство отрицает. И дальше это же послание, в целом направленное на скорейшее заключение мира, содержит условие, что в случае договоренности мирное соглашение должно быть подписано монархами обеих сторон, а не так, как было ранее — монархом одной из сторон и новгородскими наместниками с другой. Свою позицию шведская дипломатия подкрепляла тем положением, что «наместники новгородские — люди великие, но холоп государю не брат». На это предложение Иван отвечал не просто отказом. Он буквально унижал владельца шведского трона:

«… Если король свои гордостные мысли оставит и за свое крестопреступление и за все свои неправды станет нам бить челом покорно своими большими послами, то мы челобитье его примем и велим наместникам своим новгородским подкрепить с ним перемирье по старым грамотам,… Если же у короля и теперь та же гордость на мысли, что ему с нашими наместниками новгородскими не ссылаться, то он бы нам и послов не отправлял, потому что старые обычаи порушиться не могут… Наместники новгородские — люди великие: князь Федор Даирович — внук казанского царя Ибрагима; князь Михайло Кислый и князь Борис Горбатый — суздальские князья от корня государей русских; князь Булгаков — литовскому королю брат в четвертом колене; теперь князь Михайла Васильевич Глинский — деда его, князя Михайла Львовича, в немецких землях знали многие; Плещеев — известный государский боярин родов за тридцать и больше. А про вашего государя в рассуд вам скажем, а не в укор, какого он рода и как животиною торговал и в Шведскую землю пришел: это делалось недавно, всем ведомо».

Как видим, русский царь считает шведского короля не только ниже своих бояр, но и ставит вровень с его же шведскими торговыми людьми. Надо думать, что причиной такой заносчивости Грозного стали не неудачи шведов в последней войне, там и у русской стороны особых успехов заметно не было. Здесь попросту начали сказываться особенности натуры Ивана Васильевича, в первую очередь, его ничем не обоснованное высокомерие, которое будет за ним замечаться еще не раз и которое станет причиной многих неудач его царствования.

После смерти Густава Вазы унаследовавший шведскую корону его сын Эрик еще больше, чем отец, не мог равнодушно покоряться устоявшемуся унизительному обычаю, запрещающему ему напрямую сноситься с русским царем. Сразу по восшествии на престол он отправил послов в Москву с требованием, чтобы мирные договоренности, достигнутые Грозным с его отцом и утвержденные с русской стороны новгородскими наместниками и скрепленные их печатями, были скреплены печатями царскими и чтобы впредь шведскому королю ссылаться только с самим царем. На это шведским посланникам в Москве ответили:

«Того себе в мыслях не держите, чтобы государю нашему прародительские старинные обычаи порушить, грамоты перемирные переиначить; Густав-король таким же гордостным обычаем, как и государь ваш теперь, с молодости помыслил, захотел было того же, чтоб ему ссылаться с государем нашим, и за эту гордость свою сколько невинной крови людей своих пролил и сколько земле своей запустенья причинил? Да, то был человек разумный: грехом проступил и за свою проступку великими своими и разумными людьми мог и челом добить; а вашего разума рассудить не можем: с чего это в такую высость начали?… Тяжелее всего на свете прародительскую старину порушить».

В 1563 году, заключая с Москвой семилетнее перемирие, Эрик вновь поднял вопрос о том, чтобы ему без новгородского посредничества сноситься с царем, и снова получил отказ. Несмотря на это, между обеими державами, благодаря общей враждебности к Литве, очень скоро установились дружественные отношения, нарушенные, как мы говорили, уже при новом шведском короле.