Книга двух путей - Джоди Пиколт

Ты не понимаешь, отчего так происходит, но вы становитесь друзьями. Ты ловишь себя на том, что начинаешь выискивать на парковке его автомобиль. Смотришь телик или читаешь книгу и думаешь: «Не забыть бы рассказать ему об этом». Мало-помалу узнаешь его привычки: какой кофе он предпочитает и какой цвет ему нравится, но не благодаря расспросам, а чисто эмпирическим путем. Потом ты понимаешь, что с ним время бежит быстрее. А еще у тебя появляются мурашки, когда в лифте вы случайно сталкиваетесь плечами. Он настолько заполняет все вокруг, что его отсутствие причиняет боль.

Ты начинаешь менять конфигурацию пазла своей жизни, чтобы вставить туда его. Стараешься проводить с ним каждую свободную минуту. Знакомишь с родными. И спокойно переносишь их постоянное переглядывание и перешептывание, поскольку позже это станет отличным поводом вдоволь посмеяться вдвоем. Но тебе жаль, что ты не можешь представить его тем членам семьи, которых уже нет с нами. Он бы им точно понравился. Ты смотришь на него в окружении детей и думаешь: «В один прекрасный день…»

А когда он просит твоей руки, ты облегченно вздыхаешь, только сейчас понимая, что затаила дыхание. В день свадьбы у тебя от счастливой улыбки начинает болеть лицо. Конечно, у тебя не самая легкая жизнь, но какое это имеет значение, если такой человек, как он, всегда готов подставить плечо, чтобы взять на себя тяжелую ношу? Деньги, работы, повышения, неудачи – все это лишь «лежачие полицейские» на пути, который продолжится вечно.

У тебя рождается ребенок. Ты не ожидаешь, что он может кого-то любить так же сильно, как тебя, пока не видишь его с дочкой. Она не просто ваше сокровище, которое нужно оберегать любой ценой. Она доказательство того, что ваше место рядом друг с другом.

Хотя тебе, собственно, и не требуются доказательства.

Поддерживание нормальной жизнедеятельности младенца – теперь твоя основная работа.

Однажды, когда малышка заболевает, ты так устаешь, ухаживая за ней, что уходишь спать на диван в кабинет. Ты думаешь, что не сможешь заснуть, если мужа нет рядом. Ты ошибаешься.

На самом деле ты прекрасно спишь.

А потом это повторяется, когда он подхватывает простуду, когда ты поздно возвращаешься с работы, когда вы ссоритесь. Твой кабинет перестает быть комнатой для гостей и становится убежищем. Дочь спрашивает, собираетесь ли вы разводиться. «Нет, – отвечаешь ты. – Мы любим друг друга».

И на следующую ночь ты возвращаешься в супружескую постель. Ты говоришь: «Я люблю тебя», но это отнюдь не означает, что ты распахиваешь для него свое сердце настежь. С тем же успехом ты могла бы сказать: «Сегодня вторник» или «Я брюнетка». Констатация факта, установление истины, утверждение. Но не объяснение. Не чудо. И у тебя, естественно, возникает вопрос: отчего изменилась суть любви и страсть трансформировалась в сострадание?

Ты больше не можешь удивить мужа, скользнув к нему под душ, когда он моется. Он выключает лампу на прикроватном столике, хотя ты продолжаешь читать, и поворачивается к тебе спиной. Ты еще помнишь, как в толпе он обычно придерживал тебя за талию – покровительственно, с видом собственника. А теперь он предпочитает держать за руку дочь, не тебя.

Те вещи, которые раньше в нем нравились, сейчас начинают бесить. То, как он постоянно откашливается. Как оставляет пустой рулон туалетной бумаги. Как фальшиво подпевает музыке по радио. Но это такие пустяки, говоришь ты себе. У вас ведь настоящая любовь, а не какая-нибудь там голливудская. И общий ребенок. Только это и имеет значение.

Однако бывают дни, когда ты соришься с ним, лишь бы хоть что-то почувствовать.

Тогда ты задаешь себе вопрос: любишь ли ты его? И любила ли раньше? «Антитеза любви, – думаешь ты, – это не ненависть, а самообман».

И вот в один прекрасный день ты снова обнаруживаешь себя в темноте, бредущей над пропастью. Он тоже здесь. Но теперь ты думаешь, что он – это не свет и никогда им и не был. Он лишь впитывал в себя остатки твоего света, чтобы озарить свои мрачные тени.

Ты изменилась. Тебе не хочется прыгать в эту пустоту. Да тебе и не нужно, так как источник твоей боли находится рядом с тобой.

Когда ты влюбляешься, это объясняется тем, что ты находишь кого-то способного заполнить вакуум в тебе.

А когда ты перестаешь любить, это объясняется осознанием того, что теперь вы оба полностью опустошены.

Почему сейчас? К чему писать по прошествии двадцати лет? К чему являться, словно неупокоенный дух, который, гремя цепями, вторгается в твое, как тебе кажется, мирное существование?

А к тому, что мое время на исходе.

Время – это то, чего у нас никогда не было, и я с прискорбием сообщаю, что сейчас его стало еще меньше.

Любимый, я больна. Да, я больна. Мое тело приходит в упадок, и единственное, что у меня осталось, – мой разум. Я провела долгие часы в постели, размышляя о нас с тобой, и, если нам было не суждено остаться вместе, нам суждено быть вместе. И даже если нам пришлось расстаться, нам суждено найти друг друга. Не будь тебя, я не вышла бы замуж и не провела бы почти шестнадцать лет со своим сыном. Я не думаю, что моя жизнь могла сложиться по-другому, и не думаю, что она должна была сложиться по-другому. Ты катализатор, если не продукт химической реакции. Ты принадлежал жене, я – своему мужу, но на краткий миг мы принадлежали друг другу. Я просто не могу покинуть этот мир, не сказав тебе, что ты был для меня одним-единственным. Единственным, кого я не смогла и не захотела забыть.

Когда ты будешь читать мое письмо, я, наверное, уже покину наш мир. Но если ты читаешь мое письмо, пока ты жив, я останусь с тобой.

Чем тяжелее состояние больного, тем больше медтехники ему требуется. Возле постели Вин полно баночек с таблетками, чашек с соломинками, влажных салфеток для охлаждения кожи при повышенной температуре. А еще стопка впитывающих пеленок для лежачих больных, так как у Вин начинается недержание. Трость, которой при встрече со мной пользовалась Вин, сменили сперва ходунки, потом – инвалидное кресло. А унитаз в туалете – стул с судном возле кровати.

Вин лежит, повернув голову к окну. Феликс повесил снаружи кормушку для птиц, и теперь возле нее снуют юнко, белки, а иногда голубые сойки.

– Это что, красный лист? – спрашивает Вин.

Я наклоняюсь поближе, чтобы проследить направление ее взгляда. На дворе лето, и, насколько я могу видеть, кругом сочная зелень.

– Я так не думаю. Листья в эту пору не меняют цвет.

Вин с тяжелым вздохом перекатывается на спину:

– Я надеялась протянуть до осени.

– Осень – твое любимое время года?

– Нет. Ненавижу осень. Смесь специй для тыквенного пирога – происки сатаны. – Вин складывает руки на животе. – Знаешь, умирающие часто говорят о вещах, которых им будет не хватать. Весеннего дня. Апельсинового мороженого. Возможности наблюдать за тем, как растут твои внуки. И никто не говорит о таких приземленных вещах, как расчистка подъездной дорожки, уплата налогов, лечение артрита… смесь специй для тыквенного пирога. Но вот в чем прикол: мне будет не хватать и этого тоже. – Вин поднимает на меня глаза. – Мне кажется, должно быть специальное слово для описания этого чувства. Какое-нибудь длинное немецкое слово вроде Schadenfreude[15]. Или, может, у твоих древних египтян имелось нечто более подходящее на такой случай?