Три дня до небытия - Тим Пауэрс

Рука вынырнула из кармана, сжимая скомканное письмо Эйнштейна и осколок плиты Чаплина. Ему удалось выпрямить руку и приблизить ее к лицу. Он лизнул конверт, надписанный Эйнштейном, зажал в мокром кулаке чешуйку цемента и поднял глаза вверх, на забрызганный яркой кровью ствол оливкового дерева.

«Я весь безоговорочно там, наверху, – пронеслась мысль в его голове, – в четырех или пяти футах над землей, и здесь внизу тоже я».

Умирая, ему легче было выйти из тела.

И хотя физический контакт с вещами Эйнштейна и Чаплина не помог вызвать их духов, зато направил бестелесную сущность Маррити к некоторым конкретным моментам в прошлом и усилил воздействие кровавых пятен на процесс его освобождения из тисков строго последовательного времени.

Чуть в отдалении и как будто внизу он видел парковку, хотя в этом не-пространстве не было ни верха, ни низа. Его тело замыкало линию, протянувшуюся от одного из фургонов. Легковушки и фургоны на въезде и выезде являли собой застывший клубок переплетенных металлических труб и больше всего походили на вентиляционную систему под крышей большого здания, но все это куда-то удалялось по мере того, как расширялось поле зрения.

Абсолютную пустоту над ним пересекали дуги, похожие на реактивный след самолета, и Фрэнк знал, что это линии жизней. Он видел и свою, которая оканчивалась оборванным пучком растрепанных волокон совсем рядом, и две других, на расстоянии нескольких секунд в прошлом, с таким же клочковатым обрывом на конце. Что-то, изначально обитавшее в этом не-пространстве, цеплялось – и так было всегда – за эти рваные концы жизней, и внимание Маррити привлекла некая сущность. Она была в каком-то смысле живой, и Маррити понадеялся, что его расширившееся восприятие не связано с тем, что он, так же как и этот чужак, поглотил две только что оборвавшиеся жизни.

Параллельно с этой картиной Фрэнк различал и линию жизни Дафны – она попала в поле его внимания. Так же как и он попал в поле внимания Дафны: приблизившись к ее линии, Фрэнк почувствовал, что дочь ощущает его присутствие. В этой точке, не привязанной ко времени и пространству, они без слов льнули друг к другу. То, что Эйнштейн сделал с линией жизни самоубийцы в 1932 году, Маррити пытался проделать с линией Дафны, но с точностью до наоборот. Эйнштейн выдернул нить жизни той женщины из четырехмерной ткани, а Маррити не давал линии Дафны переместиться в другие измерения. Отсюда, из вневременья, он удерживал ее целую вечность.

Находясь в сфере внимания друг друга, они увеличивали свои возможности и расширяли поле зрения, поэтому Маррити смог различить в направлении будущего что-то вроде огромной стены, или вертикального среза, или отвесного края пропасти. Там не просто оканчивались линии жизней – там гасла любая жизнь, и от этой стены его отделяло не больше двух минут.

Маррити надеялся, что их общее внимание будет расширяться перпендикулярно стене и они смогут перемахнуть через нее «сверху», – и попытался внушить Дафне: «Поднимайся, поднимайся!», передавая образ разбегающегося на короткой взлетной полосе самолета, отчаянно цепляющегося за ветер, чтобы успеть набрать высоту до столкновения со стеной леса.

Их объединенное внимание, взаимоусиливаясь, возносилось все выше, пока переплетенные линии жизней не остались далеко внизу, а сам мир не превратился в спираль огромного радиуса вокруг изогнутой колонны солнца, а потом им, хотя они были такими крошечными, открылся огромный ослепительный венец, или пылающий цветок галактик, разбегающихся в стороны и разворачивающихся вокруг них… Затем их внимание устремилось обратно, отпрянуло, стремительно сузилось до пределов их маленького мира, подобно ракете, которая возвращается назад после того, как совершит полный оборот вокруг Земли.

На освещенной солнцем башне женщина, бывшая прежде Раскассом, направляла свое внимание на маслянистый кусок стекла, лежавший внизу на заднем сиденье припаркованной машины, и на какой-то миг он превратился для нее в смокинг, наброшенный на спинку стула у плавательного бассейна. Но женщина сосредоточилась, и – ощутив под пальцами скользкую поверхность стекла так же явственно, как ощущала шершавые перила наверху башни, а запах обивки в салоне так же отчетливо, как запах утреннего ветра, – шагнула назад, вышла из своего тела и заняла тот объем пространства, который в 1932 году занимал Эйнштейн.

И различила в стене-башне, простиравшейся в прошлое и будущее, устойчивую пульсацию в том месте, куда Эйнштейн, непонятно с какой целью, собрал энергию вакуума.

Голодные обитатели этого энергетического уровня находились совсем рядом, привлеченные несколькими свежеоборванными линиями жизни, – на этот раз для выхода на автостраду Раскасс никого убивать не пришлось. Она направила свое внимание на этих существ.

Расширив масштаб восприятия, она различила линии жизней, которые выделялись как кометы в здешнем не-небе, и одной из них была Дафна.

Внимание Раскасс потянулось в сторону ее линии, но Фрэнк Маррити каким-то образом перекрыл ей путь, хотя Фрэнк был мертв. Обе версии Маррити были мертвы! Отец каким-то чудом сумел заслонить линию жизни дочери самим собой, так что сфокусированное на ней внимание Раскасс попросту отражалось в прошлое, к тому моменту, когда его оборванная линия провисла.

В направлении будущего Раскасс заметила нечто вроде утеса или застывшего водопада, встречаясь с которым, исчезали все видимые ей линии жизней. До нее оставалось всего несколько секунд, и, запаниковав, Раскасс выпала обратно в свое четырехмерное тело.

Она тряпкой повисла на перилах башни и с усилием начала трясти и крутить руками и ногами, чтобы снова встать на ноги.

– Мишеля завалили! – выкрикнул Малк.

Вытянув правую руку, он дважды выстрелил из открытого окна фургона, потом, распахнув дверь, выскочил наружу. Лепидопт услышал его вопль:

– Взрывай! – крикнул он на ходу.

Выглянув на улицу через лобовое стекло, Лепидопт скрипнул зубами. Шарлотта быстро тащила Дафну в его сторону – удивительно, как ее еще никто не подстрелил, а позади нее он увидел два распростертых тела: Маррити лежал на траве прямо перед ним, а Мишел – на тротуаре справа.

«Давай», – сказал он себе.

Рванув рубашку на груди, он отодрал от кожи засушенный палец вместе с державшим его пластырем и зашвырнул все в дальний угол.

Мы выиграли войну Йом-Киппур, подумал он, и без помощи из будущего.

Обернувшись к пепельнице, он подхватил только что раздавленный Маррити фильтр «Данхилла», зажал его между большим и указательным пальцами левой руки и, встав босыми ногами на золотую свастику, прижав ладони к потным отпечаткам рук Чаплина, направил свое сознание к маякам на горе Вильсона и в Долине Смерти.

Он ощутил два разных ветра, запах сосен и побитого временем дерева; он ощутил слабое электрическое покалывание в босых ступнях…

Накрыло мимолетное, памятное по прежним выходам из тела чувство невесомости, от головокружения перехватило дыхание – и вот он уже кувыркался в пустоте, а сигаретный фильтр в пальцах вибрировал, как будто он стремительно тащил его вдоль рифленой стены, и когда мимо пронесся, нацеливаясь вниз, порыв энергии, он с удовольствием позволил себе вернуться обратно в свое тело.