Дикие карты - Виктор Милан

Тонкие губы Мясника растянулись в холодной улыбке.

— Любого, кто будет вам мешать, отправляйте в расход.

Группы начали расходиться: разведчики, отделения, взводы. Люди были вооружены винтовками М-16, несколькими пулеметами М-60, гранатами и гранатометами, ракетами, слезоточивым газом, пистолетами и ножами, а взрывчатки С-4 у них было столько, что хватило бы разнести в клочья что угодно.

— Эй, Джоуи, — позвал Малыш Ренальдо. — Кого стрелять будешь?

Джоуи со щелчком вставил магазин в свой «АК-47». Это оружие не принадлежало к арсеналу дона Гамбионе. То был его собственный трофей. Он погладил полированное дерево ложа.

— Наверное, аллигатора.

— Кого-кого?

— Ты что, вообще газет не читаешь? Там только и пишут что о гигантских аллигаторах, которые водятся в метро.

Малыш Ренальдо взглянул на него с сомнением и передернулся.

— Джокеры — это одно. А драться со здоровенными зубастыми ящерицами я не нанимался.

* * *

Джек совершенно потерял счет времени. Он знал, что уже очень давно перевел свой электрокар с основного пути на подъездной. Что-то было не так. Он решил проверить кое-какие редко используемые ветки. Как будто холодная льдинка покалывала в позвоночнике где-то над копчиком.

Он слышал поезда, но они проносились вдалеке. Туннели, по которым он ехал, почти не использовались — разве что в качестве объездных маршрутов в случае затора, возгорания путей или прочих неполадок на основном пути. Кроме того, до него доносились какие-то далекие отзвуки, которые очень напоминали стрельбу.

Джек запел. Он пел всякую ерунду, которую помнил еще с детства. Начал с «Кружева шантийи» «Биг Боппер» и «Эй-Тет-Фи» Клифтона Шенье, продолжил попурри из репертуара Джимми Ньюмана и «Дождя в моем сердце» Слима Харпо. Он дернул за рычаг и двинул свой электрокар на ветку, которую не проверял уже как минимум год, когда мир вдруг распорола пополам вспышка красно-рыжего пламени. Тьма раскололась на куски, и в барабанные перепонки ему ударила волна воздуха, а он и его электрокар кувырком полетели в разные стороны.

Не успел он проговорить:

— Какого дья... — как его швырнуло на камни дальней стены туннеля, и он сполз на пол. Какое-то время он пребывал в шоке от удара и вспышки. Потом заморгал и понял, что видит клубы дыма, которые освещают огни фонариков.

Послышался голос:

— Господи, Ренальдо! Мы же не на танк шли.

Другой голос произнес:

— Мне даже жаль, что так вышло. Он пел, как Чак Берри, а пришлось его убить.

— Что ж, — сказал третий, — этот, по крайней мере, должен был стать привидением.

— Сходи проверь, Ренальдо. Скорее всего, этот бедняга превратился в фарш, но лучше убедиться наверняка.

— Угу.

Огни приблизились, колеблясь в рассеивающемся дыму.

«Сейчас меня прикончат», — подумал Джек, вдруг мысленно перейдя на диалект своего детства. Сначала эта мысль была бесстрастной. Потом ее окрасил гнев. Он позволил этому чувству овладеть им. Гнев разгорался, превращаясь в ярость. Адреналиновые всплески терзали его нервные волокна. Джек ощутил ту волну, которую всегда считал предвестником превращения в loup-garou[83].

— Эгей, похоже, я что-то заметил! Слева от тебя, Ренальдо.

Тот, кого назвали Ренальдо, приблизился.

— Да, он здесь. Сейчас я позабочусь о нем.

Он поднял ружье и прицелился, крепко прижав фонарь к ложу.

Это стало последней каплей. «Ах ты поганый сукин сын!»

Боль, долгожданная боль пронзила его тело. Мозг съежился, сознание начало нескончаемый спуск к уровню примитивной рептилии. Тело удлинялось и утолщалось; челюсти выдвинулись вперед, на них в изобилии проклюнулись клыки. Он ощутил все свое длинное, безупречно подтянутое тело, замерший в равновесии хвост, а также — невыразимую силу во всей ее полноте.

А потом увидел перед собой добычу.

— Боже правый! — вскричал малыш Ренальдо.

Его палец, лежащий на крючке М-16, свело. Первая трассирующая очередь заглохла. Дать вторую он не успел.

Существо, еще несколько секунд назад бывшее Джеком, бросилось вперед, сомкнуло челюсти на поясе Ренальдо, разрывая зубами его плоть. Фонарик закружился в воздухе, упал наземь и погас.

Все остальные начали палить куда попало.

Аллигатор улавливал крики и вопли. Запах ужаса. Хорошо. Охота была легче, когда жертва сама выдавала себя. Он бросил тело Ренальдо и двинулся на свет, оглашая туннель вызывающим рыком.

— Ради всего святого, Джоуи! Помоги мне!

— Держись. Я не вижу, где ты!

Коридор был узким, и, разрываясь между двумя одинаково соблазнительными целями, аллигатор вертелся на тесном пятачке. Он увидел вспышки огня, почувствовал, как что-то ужалило его, еще и еще — главным образом в хвост. Он услышал вскрик жертвы.

— Джоуи, оно сломало мне ногу!

Снова вспышки. Взрыв. Едкий дым защипал ему ноздри. С потолка полетели неровные каменные глыбы. Прогнившие балки затрещали. Цемент рухнул. Часть пола под ним подалась, и его двенадцатифутовое тело тяжело покатилось кувырком по образовавшемуся склону. Сверху повалили дым, пыль и твердые обломки.

Аллигатор с размаху рухнул на тонкий металлический люк, который никогда не был рассчитан на подобные нагрузки. Алюминий разорвался, словно холст, и он полетел в открытую шахту, пока не угодил в паутину из деревянных балок. Сверху на него посыпался дождь из обломков. Потом все утихло, как сверху, так и снизу. Когда он попытался изогнуть свое тело, у него ничего не вышло. Точно поперек носа у него лежала тяжелая деревянная балка, невозможно даже раскрыть челюсти. Он попытался взреветь, но звук получился похожим скорее на приглушенное урчание. Его силы убывали: шок брал свое.

Он не хочет умереть здесь, потому что должен испустить последний вздох в воде. Но еще сильнее аллигатору не хотелось умирать голодным.

* * *

В душе Вонищенки шелохнулось чувство, которого она не испытывала очень давно, — симпатия к Розмари Малдун. Она знала: девушка хочет помочь, но как же объяснить, что ей не нужна помощь? Озадаченная этим чувством, Вонищенка поняла вдруг еще одну вещь. Для счастья ей вполне хватает любви и компании ее друзей, пусть среди них и нет ни одного человека.

У нее было теплое место для ночлега. Ее убежище под Центральным парком располагалось неподалеку от паровых труб, и она постепенно навела там уют. Сломанное красное директорское кресло было единственным предметом мебели, но зато пол устилали тряпки и одеяла. К одной стене была прислонена картина на бархате, изображающая львов в саванне, а в углу стояла деревянная статуэтка леопарда. У леопарда, правда, недоставало одной ноги, но он все равно занимал почетное место.