Разные оттенки смерти - Луиз Пенни

Франсуа Маруа держался за горло и, потрясенный, смотрел на своего коллегу. И он был не один. Все в комнате смотрели на Кастонге, которого задержали и увели.

Час спустя Арман Гамаш и Жан Ги Бовуар вернулись в дом Питера и Клары. На сей раз Гамаш взял выпивку и опустился в большое кресло, предложенное ему Габри.

Как Гамаш и надеялся, еще никто не ушел. Все были слишком возбуждены, у них оставалось слишком много вопросов, чтобы отправляться в кровать. Они не смогли бы уснуть.

Как и Гамаш.

– Прекрасный напиток, – сказал он, пригубив коньяк.

– Ну и денек, – проговорил Питер.

– Он еще не кончился. Агент Лакост приглядывает за месье Кастонге и делает кое-какую бумажную работу.

– Одна? – спросила Мирна, переводя взгляд с Гамаша на Бовуара.

– Она свое дело знает, – сказал старший инспектор.

Взгляд Мирны выражал надежду на то, что свое дело знает и Гамаш.

– Так что случилось? – спросила Клара. – У меня в голове все перепуталось.

Гамаш подался вперед в кресле. Все расселись по местам или пристроились на подлокотниках кресел. Стоять остались только Бовуар и Питер. Питер как хороший хозяин, а Бовуар как хороший полицейский.

Дождь на улице усилился, и было слышно, как он стучит по карнизам. Дверь на крыльцо все еще была открыта, чтобы внутрь проникал свежий воздух, и капли молотили по листьям деревьев.

– Это убийство на тему о контрастах, – начал Гамаш тихим, низким голосом. – О пьянстве и трезвости. О реальности и кажущемся. Об изменении к лучшему или к худшему. Об игре света и тени.

Он обвел взглядом внимательные лица.

– На вернисаже было сказано одно слово, характеризующее ваши работы, – обратился Гамаш к Кларе.

– Я почти боюсь спрашивать, что это за слово, – устало улыбнулась Клара.

– Кьяроскуро. Оно означает контраст между светом и тенью. Их противостояние. Вы делаете это на ваших портретах, Клара. В используемых цветах, в оттенках, но еще и в эмоциях, пробуждаемых вашими картинами. В особенности в портрете Рут…

– Там есть мой портрет?

– …этот контраст очевиден. Темные тона, деревья на заднем плане. Ее лицо частично в тени. Выражение ее лица предвещает грозу. Кроме двух крохотных точек. Тончайшего намека на свет в ее глазах.

– Надежда, – сказала Мирна.

– Надежда. А может быть, и нет. – Гамаш посмотрел на Франсуа Маруа. – Когда мы стояли перед этим портретом, вы сказали кое-что любопытное. Вы помните?

Маруа встревоженно посмотрел на него:

– Я сказал что-то полезное?

– Вы не помните?

Маруа немного помолчал; он принадлежал к тем редким людям, которые, заставляя других ждать, не вызывают у них раздражения. Наконец он улыбнулся.

– Я спросил, кажется ли вам это реальным, – сказал Маруа.

– Верно, – кивнул старший инспектор. – Так ли оно есть на самом деле, или это игра света. Предложенная надежда, в которой потом было отказано. Особенная жестокость.

Он оглядел собравшихся.

– Вот с чем связано это преступление. Вопрос в том, насколько в действительности реален этот свет. В самом ли деле счастлив человек или только притворяется?

– «Не рукой махал, а тонул», – сказала Клара.

Она снова посмотрела в добрые глаза Гамаша и процитировала:

Никто его слов не слышал, увы,

Но мертвец все свое гнул:

«Я заплыл гораздо дальше, чем думали вы,

И не рукой махал, а тонул».

Теперь, цитируя стихотворение, Клара думала не о Питере. Теперь она думала о ком-то другом.

О себе. О себе, которая притворялась всю жизнь. Смотрела на вещи с оптимизмом, хотя не всегда его чувствовала. Но с этим покончено. Все должно измениться.

В комнате воцарилась тишина, слышен был только стук дождя.

– C’est ça, – сказал Гамаш. – Как часто принимали мы одно за другое, потому что слишком боялись этого или у нас не было времени увидеть, что происходит на самом деле? Увидеть, что кто-то тонет?

– Но тонущих иногда спасают.

Все перевели взгляд с Гамаша на человека, который это сказал. На молодого человека. На Брайана.

В тишине Гамаш несколько секунд смотрел на него, разглядывал татуировки, пирсинг, заклепки на одежде – он видел его насквозь. Старший инспектор задумчиво кивнул и обвел взглядом собравшихся.

– Вопрос, который дался нам с трудом, состоял вот в чем: спасли ли Лилиан Дайсон. Изменилась ли она, или это была ложная надежда. Она была алкоголичкой. Бессердечной, ожесточенной, эгоистичной женщиной. Она причиняла боль всем, кого знала.

– Но она не всегда была такой, – пробормотала Клара. – Когда-то она была замечательной. Хорошей подругой.

– Поначалу все люди такие, – сказала Сюзанна. – Большинство людей рождаются не в тюрьме, не под мостом, не в курильне опия. Они становятся такими со временем.

– Люди могут меняться к худшему, – заметил Гамаш. – Но как часто люди и в самом деле меняются к лучшему?

– Я уверена, что мы можем меняться к лучшему, – сказала Сюзанна.

– Изменилась ли Лилиан? – спросил ее Гамаш.

– Я думаю, да. По крайней мере, она пыталась.

– А вы? – спросил Гамаш.

– Что – я? – ответила вопросом на вопрос Сюзанна, хотя наверняка понимала, что он имеет в виду.

– Изменились?

– Надеюсь, – ответила Сюзанна после долгой паузы.

Гамаш заговорил так тихо, что им приходилось напрягаться, чтобы услышать:

– Вот только есть ли настоящая надежда? Или это просто игра света?

– Вы лгали нам на каждом шагу, а потом говорили, что это просто привычка. – Гамаш не сводил глаз с Сюзанны. – Мне не кажется, что это реальная перемена. Скорее, ситуативное поведение. Изменяться, когда это удобно. Многое из того, что произошло в последние дни, было крайне неудобно. А что-то очень даже удобно. Например, приезд вашей подопечной на прием к Кларе.

– Я даже не подозревала, что Лилиан здесь, – возразила Сюзанна. – Я вам это говорила.

– Верно. Но помимо этого, вы наговорили нам еще много чего. Например, что вам неизвестно, о ком были сказаны знаменитые слова: «Он естествен во всех своих проявлениях – творит произведения искусства так же легко, как отправляет физиологические потребности». А эти слова были сказаны о вас.