Ужас в музее - Говард Филлипс Лавкрафт

Софи тогда сидела внизу, с соседями — моя жена Матильда, которая вот уж тридцать лет как преставилась, тоже там была. Они все пытались выяснить, находился ли здесь Торндайк, когда Том вернулся, и не оттого ли бедняга дал дуба, что застал здесь своего заклятого врага. Надобно заметить, многих удивляло, что Софи не особо убивается по брату и не обращает внимания на гнусные ухмылки Торндайка. Иные намекали, что Генри пособил Тому отправиться к праотцам при помощи своих диковинных препаратов да шприцов и что Софи будет держать язык за зубами, даже если подозревает такое, — но вы ведь знаете: всегда найдутся любители посплетничать за спиной у человека. Мы все знали, что Торндайк ненавидел Тома лютой ненавистью — и, кстати, не без причины. И Эмили Барбур сказала тогда моей Матильде: повезло, мол, Генри, что старый доктор Пратт тотчас явился и засвидетельствовал смерть — по крайней мере, теперь ни у кого и тени сомнения не останется.

Дойдя до этого места рассказа, старый Кальвин обычно начинает неразборчиво бормотать что-то в грязную седую бороду. Почти все слушатели опасливо отодвигаются от него, но он, похоже, ничего не замечает. Как правило, дальше повествование продолжает Фред Пек, который во время описываемых событий еще пешком под стол ходил.

Хоронили Тома Спрэга 17 июня, в четверг, всего через два дня после смерти. В Стилуотере — глухой деревушке, до которой и из ближайших-то селений путь неблизкий, — подобную спешку сочли почти неприличной, но Торндайк твердо заявил, что ввиду особого состояния тела усопшего медлить никак нельзя. С самого момента обработки трупа гробовщик заметно нервничал и часто щупал свой пульс. Старый доктор Пратт решил, что он беспокоится по поводу случайно полученной инъекции бальзамирующей жидкости. Само собой, история про «ожившего от укола мертвеца» быстро распространилась по всей округе, и потому собравшийся на похороны народ просто горел желанием утолить свое любопытство и нездоровый интерес.

Торндайк, несмотря на явно подавленное настроение, казалось, твердо вознамерился исполнить свои профессиональные обязанности наилучшим образом. Софи и все прочие обомлели от изумления при виде покойника, что лежал в гробу как живой. А виртуоз погребального дела, дабы закрепить превосходный результат своих усилий, время от времени вкалывал «клиенту» какой-то препарат. Он даже вызвал нечто вроде восхищения у местных жителей и приезжих, хотя и несколько подпортил впечатление своей хвастливой и бестактной болтовней. Подступая со шприцем к своему безмолвному подопечному, он всякий раз пускался в обычные для него дурацкие рассуждения о том, сколь великое благо иметь в своем распоряжении первоклассного гробовщика. «А что, если бы Том, — говорил он, обращаясь словно бы непосредственно к трупу, — попался в руки одному из халтурщиков, которые хоронят своих клиентов живьем?» И он без устали расписывал ужасы погребения заживо, внушая невольным слушателям страх и отвращение.

Заупокойную службу проводили в душной большой комнате, открытой впервые со времени смерти миссис Спрэг. Заунывно стонала расстроенная фисгармония, и гроб, установленный на козлах близ двери, был сплошь усыпан цветами, источавшими тошнотворно-приторный аромат. На похороны собралось рекордное количество народа со всей округи, и Софи старалась сохранять приличествующий случаю горестный вид, дабы присутствующие не остались разочарованными. Но временами она все же забывалась — и тогда на лице у нее проступали недоумение и тревога, а пристальный взгляд устремлялся то на гробовщика, охваченного нездоровым возбуждением, то на покойного брата, что лежал в гробу ну совсем как живой. Казалось, в душе у нее медленно нарастало отвращение к Торндайку, и соседи в открытую шептались, что теперь, когда Том помер, она даст Генри от ворот поворот — если сумеет, конечно, ибо от таких пройдох отделаться непросто. Но Софи — женщина не бедная и еще вполне привлекательная — наверняка вскорости найдет себе другого мужчину, который и отвадит Генри.

Когда фисгармония прохрипела вступительные такты «Далекого прекрасного острова», к ужасной какофонии присоединились заунывные голоса методистского хора, и все обратили почтительные взоры к отцу Ливитту — все, кроме полоумного Джонни Доу, который неотрывно смотрел на неподвижное тело под стеклянной крышкой гроба и бормотал что-то себе под нос.

Стивен Барбур, владелец соседней фермы, единственный из всех обратил внимание на Джонни — и невольно поежился, увидев, как полудурок разговаривает с трупом и даже делает неприличные знаки пальцами, словно насмехаясь над усопшим. Бедному Джонни, вспомнил он, не раз доставалось от Тома на орехи, хотя и за дело, надо полагать. Все происходящее здорово действовало Стивену на нервы. В воздухе чувствовалось гнетущее нездоровое напряжение, причина которого оставалась непонятной. Зря, наверное, Джонни пустили в дом — и не странно ли, что Торндайк старательно избегает смотреть на труп? Время от времени гробовщик с озабоченным видом щупал свой пульс.

Преподобный Сайлас Этвуд напевным речитативом произнес поминальное слово — о разящем мече Смерти, что обрушился на маленькое семейство и пресек земные узы, связывавшие любящих брата и сестру. Несколько присутствовавших украдкой переглянулись, а Софи вдруг истерически разрыдалась. Торндайк приблизился к ней и попытался успокоить, но она невесть почему отшатнулась от него. Он двигался медленно, скованно и, похоже, остро ощущал нездоровое напряжение, разлитое в воздухе. Наконец, памятуя о своих обязанностях распорядителя, он выступил вперед и замогильным голосом объявил о начале процедуры прощания с телом.

Друзья и соседи покойного потянулись медленной вереницей мимо гроба, от которого Торндайк грубо оттащил полоумного Джонни. Казалось, Том спал мирным сном. При жизни малый был весьма недурен собой. В ходе прощания раздалось несколько неподдельных всхлипов и много притворных, хотя большинство присутствовавших довольствовались тем, что с любопытством таращились на мертвеца и принимались возбужденно перешептываться друг с другом, едва выйдя за дверь. Стив Барбур долго стоял у гроба, пристально вглядываясь в неподвижное лицо, а потом отошел, с сомнением покачивая головой. Его жена Эмили, следовавшая сразу за ним, по выходе из гостиной шепотом сказала, что Генри Торндайку лучше бы не похваляться столь неумеренно своей работой, ибо глаза у Тома открылись. В начале поминальной службы они были закрыты — она точно видела. Но спору нет, глаза у него прям как у живого, даром что после смерти прошло целых два дня.

Здесь Фред Пек обычно умолкает, словно не желая продолжать рассказ. У слушателя возникает предчувствие, что дальше последует что-то весьма неприятное, но Пек успокоительным тоном заверяет, что на самом деле развязка истории не такая уж и страшная, как хотят представить иные. Даже Стив никогда не делился своими соображениями на сей счет, а болтовня придурковатого Джонни, разумеется, яйца выеденного не стоит.

Началось все с Луэллы Морс — истеричной старой девы, певшей в хоре. Она проходила мимо гроба в порядке очереди, но остановилась и вгляделась в лицо покойного чуть внимательнее, чем все остальные, кроме супругов Барбур. А потом вдруг пронзительно взвизгнула и упала без чувств.

Ясное дело, в гостиной моментально поднялся страшный переполох. Старый доктор Пратт протолкался к Луэлле и потребовал воды, чтобы плеснуть ей в лицо, а все прочие сгрудились вокруг, с любопытством таращась на нее и на гроб. Джонни Доу принялся бубнить себе под нос: «Он все понимает, он все слышит и все видит, но его все одно схоронят» — однако к бормотанию дурачка никто не прислушался, за исключением Стива Барбура.