Экскалибур - Бернард Корнуэлл

Я неотрывно глядел сбоку на профиль Талиесина. Бард, похоже, и впрямь наслаждался кошмарной бортовой качкой.

— Зачем ты мне это рассказал? — спросил я. Вопрос мой его озадачил.

— А почему бы и нет?

— Потому что тем самым ты предостерег меня, и я стану защищать Гвидра, а значит, воспрепятствую возвращению богов. А ты, если не ошибаюсь, хочешь, чтобы боги вернулись!

— Хочу, — признался он, — но Мерлин попросил меня рассказать тебе все.

— Но с какой стати Мерлин подсказывает мне защищать Гвидра? — вопросил я. — Он же мечтает о возвращении богов!

— Ты забываешь, господин, что Мерлин провидел два пути: путь богов и путь людей, и Артур воплощает в себе второй путь. Если Артур погибнет, тогда у нас останутся только боги, и, думается, Мерлин знает, что боги не слышат нас больше. Вспомни, что сталось с Гавейном.

— Он умер, — убито проговорил я, — а после выехал на битву под развевающимся знаменем.

— Он умер, — поправил меня Талиесин, — и тело поместили в Котел Клиддно Эйдина. Гавейну полагалось воскреснуть к жизни, господин, ибо такова волшебная сила Котла, но он не воскрес. Дыхание не вернулось к нему, а это, конечно же, значит, что древняя магия иссякает. Она не мертва и, подозреваю, еще натворит бед, прежде чем сгинет безвозвратно, но Мерлин, как мне кажется, велит нам в поисках счастья обратиться к человеку, а не к богам.

Я зажмурился: громадная волна расплескалась белой пеной по высокому носу ладьи.

— Ты говоришь, что Мерлин потерпел неудачу? — продолжил я, когда водяная пыль улеглась.

— Думается, Мерлин и сам это понял, когда Котел не сумел оживить Гавейна. Иначе зачем бы он привез тело на Минидд Баддон? Если бы Мерлин хотя бы на долю мгновения поверил, что с помощью Гавейнова трупа сможет призвать богов, он бы ни за что не стал растрачивать драгоценную магию в битве.

— И все же Мерлин отвез прах обратно к Нимуэ, — напомнил я.

— Верно, — признал Талиесин, — но лишь потому, что Мерлин обещал помочь ей, а останки Гавейна наверняка сохранили малую толику былой силы. Мерлин знал, что потерпел неудачу, однако, как это свойственно людям, ему было невмочь отказаться от своей мечты, и, возможно, он верил, что одержимость Нимуэ свершит невозможное? Чего он не предвидел, господин, так это как она с ним обойдется.

— Нимуэ мстит ему, — горько промолвил я. Талиесин кивнул.

— Нимуэ презирает его как неудачника и считает, что он скрывает от нее знание, так что даже теперь, господин, под этим самым ветром, она силой вырывает у Мерлина его секреты. Ей ведомо многое, очень многое, но не все, и однако ж, если сон мой не лжет, она вытягивает из Мерлина мудрость. Возможно, ей потребуются месяцы или даже годы, но она узнает все, что ей надо, господин, и тогда пустит в ход его могущество. И ты, сдается мне, ощутишь это первым. — Лодка угрожающе накренилась, бард схватился за сети. — Мерлин велел мне предостеречь тебя, господин, я и предостерегаю, но против чего — не разумею. — Талиесин сконфуженно улыбнулся.

— Против этого плавания в Думнонию? — спросил я. Талиесин покачал головой.

— Думается, ты подвергаешься опасности куда более серьезной, нежели все козни твоих думнонийских врагов, вместе взятые. Воистину, нависшая над тобою опасность столь велика, господин, что Мерлин рыдал о тебе. А еще он признался мне, что хочет умереть. — Талиесин поглядел вверх, на парус. — Кабы я знал, где его искать, господин, и будь у меня такая сила, я бы послал тебя убить его. Но вместо того нам придется ждать, пока Нимуэ о себе не заявит.

Я крепко стиснул холодную рукоять Хьюэлбейна.

— Так что же ты мне посоветуешь? — спросил я его.

— Не пристало мне советовать лордам, — отозвался Талиесин. Он обернулся, улыбнулся мне, и я внезапно осознал, как холодны его глубоко посаженные глаза. — Мне дела нет, господин, выживешь ты или умрешь, ибо я певец, и ты моя песня, но признаюсь, до поры я следую за тобой, чтобы отыскать мелодию и изменить ее, коли понадобится. Мерлин попросил меня об этом, и я выполню его наказ, но думается, он спасает тебя от одной угрозы только того ради, чтобы подвергнуть опасности более великой.

— В твоих словах нет смысла, — хрипло выговорил я.

— Есть, господин, просто ни ты, ни я его еще не постигли. Верь мне: однажды смысл прояснится. — Голос его звучал спокойно и безмятежно, но мои страхи были мрачны, что тучи в небе, и буйны, как море под нами. Я тронул надежную рукоять Хьюэлбейна, помолился Манавидану и сказал себе, что предостережение Талиесина — это просто сон, сон и ничего больше, а сны убить не могут.

Могут. Еще как могут. Где-то в Британии, в своем темном укрывище, Нимуэ пустила в ход Котел Клиддно Эйдина и взболтала наши сны до кошмарного варева.

Балиг высадил нас на побережье Думнонии. Талиесин весело распрощался со мной и зашагал в дюны. Длинные ноги быстро несли его прочь.

— Ты хоть знаешь, куда идешь? — крикнул я ему вслед.

— Узнаю, когда доберусь, господин, — откликнулся он и исчез.

Мы облачились в доспехи. Парадное снаряжение я с собою не брал: взял лишь старый, удобный нагрудник и видавший виды шлем. Перебросил щит за спину, сжал в руке копье и двинулся вслед за Талиесином в глубь острова.

— Ты знаешь, где мы, господин? — воззвал Эахерн.

— Более-менее, — заверил я. Впереди, сквозь завесу дождя, я различал гряду холмов. — Обойдем их с юга — и мы в Дун Карике.

— Пойдем под знаменем, господин? — спросил Эахерн. Вместо моего звездного стяга мы привезли с собой знамя Гвидра: думнонийский дракон обвивался на нем вокруг Артурова медведя. Но я решил, незачем его разворачивать. Хлопающее на ветру полотнище изрядно мешает передвижению, и, кроме того, одиннадцать копейщиков под великолепным боевым стягом — зрелище скорее нелепое, нежели внушительное. Так что я решил подождать, пока к нашему маленькому отряду не присоединятся люди Иссы, а тогда уже торжественно развернуть знамя на длинном древке.

Мы отыскали тропку через дюны и вышли по ней через заросли колючего терновника и орешника к жалкой деревушке из шести хижин. При виде нас люди разбежались, осталась лишь согбенная, хромая старуха. Не в силах последовать за прочими, она осела на землю и вызывающе плюнула при нашем приближении.

— Здесь вам взять нечего, — прокаркала она, — ничегошеньки у нас нет, кроме разве навозных куч. Навозные кучи и голод, благородные господа, вот и все, чем мы богаты.

Я опустился на траву рядом с нею.

— Нам ничего не нужно, — заверил я, — только вести.

— Вести? — Само это слово было ей внове.

— Ты знаешь, кто твой король? — мягко спросил ее я.

— Утер, господин, — сообщила она. — Высокий, могучий. Точно бог!

Ясно было, что никакими новостями в деревушке мы не разживемся, во всяком случае осмысленными. Мы пошли дальше, останавливаясь только того ради, чтобы подкрепиться хлебом и сушеным мясом из своих походных запасов. Я был в своей собственной стране, однако не мог избавиться от странного ощущения — словно иду по вражьей земле, — и я выбранил себя за то, что прислушался к туманным предостережениям Талиесина. И все же я по-прежнему держался тайных лесных троп и с наступлением вечера увел маленький отряд через буковый лесок повыше в холмы: оттуда мы бы заметили чужих копейщиков, буде они случатся поблизости. Вокруг не обнаружилось ни души. Далеко на юге случайный луч заходящего солнца пронзил облачную гряду и коснулся Тора на Инис Видрине — и вершина сверкнула яркой зеленью.