Человек отменяется - Александр Потемкин

— Что ж поручаете мне охранять ваши доллары?

— Нет-нет. Поступай по своему усмотрению: хочешь защищай сейф, словно ты получил от меня такое задание, не хочешь — грабь его сам. Надеюсь, у тебя достаточно опыта. Делись с соучастниками, которых сам выбираешь, или пойди на дело один-одинешенек. Словом, делай, что душа подскажет. Мне лишь интересно лишь знать, кто и как себя поведет. Эти деньги — для меня невелика потеря, поэтому я не расстроюсь и не подам в милицию заявление о грабеже. Вся история останется в памяти как игра с самим собой, не более. Она убедит или разочарует в чем-то сокровенном. Если кто-то из вас поведет себя в этой драчке особенно оригинально, он будет в выигрыше; может претендовать даже на мою премию.

— Тот, кто спасет деньги? — отпил Проклов из третьего стакана.

— Вовсе необязательно спасать их. Премию получит тот, кто наиболее ярко выразится в этом грабеже. Я получаю наслаждение в жизни от совершенно неожиданных вещей. И плачу за удовольствие немалые суммы.

— Так я поехал. Ведь надо торопиться! — Григорий Ильич залпом опустошил последний стакан кампари и встал. В уголках его рта появилась самодовольная улыбка победителя.

— До свиданья! — глядя в сторону, бросил Гусятников. К нему пришла неожиданная мысль — раскрыть себя полностью в трансцедентальном ego.

— До встречи. Я уж подумал: «Перережу всех на мелкие кусочки, заберу деньги и начну новую жизнь. Шестьсот тысяч — подходящий старт для того, чтобы стать праведником! Воистину, ужасное есть предтеча прекрасного, а Россия — страна не для господства разума, а полигон разнузданной страсти!»

Григорий Ильич закрыл глаза, помечтал, порадовался чему-то, восхитился ожидаемому успеху и хотел было протянуть на прощание руку, но Гусятникова рядом уже не оказалось. Он исчез.

Был сухой, чудесный вечер, точнее, его вторая половина, и несмотря на поздний час публики в центре Москвы становилось все больше. Впрочем, Гусятников никого не замечал. Он отрешенно, стремительной походкой, шагал по Тверской в сторону бульвара. Мысли переполняли воспаленное сознание. «Надо закончить с когитирующим бытием (сноска: cogitatio— сознаниеИтал.) и полностью погрузиться в сенсибильный мир (сноска: sensibile — чувствительный. Итал .) Мое неистовство почти по каждому случаю, бурные страсти заманивают меня в чувственный мир. Но только лишь меня? А не весь ли российский люд тянет туда же, да что тянет, он почти весь уже именно там, и не одну эпоху. Где в современном мире живут по понятиям? То бишь чувствами? У нас! Кто беспричинно одаривает любовью местных предпринимателей в Куршавеле, Сант-Моритце, Ницце, Дубаи, в порте Черво? Казалось, платишь, притом большие деньги, так и сам жди благодарностей. Но нет, нашему брату недостаточно просто рассчитаться, оставить в кассе барские чаевые. Мы хотим осыпать иностранцев теплыми словами, экзотическими подарками с их же витрин, витиеватыми комплиментами их же авторов, приглашениями выпить их же самые почитаемые бренды — Вдову Клико, Ришар, Петрюс, Нобиле, — осыпать предложениями потрахаться задарма с нашими красотками, ругнуть российскую взбалмошную жизнь, национальную историю, будущие поколения. Да, странный я тип, вполне похожий, однако, на любого российского гражданина, считающего, что мораль необязательное приложением к физиологии. А интеллектуальное алкогольное, религиозное, социальное, половое начала согласуются самым замечательным образом. Уже много веков мы проводим в жестоком борении страсти с логикой, и всегда побеждает страсть! Так зачем мне быть революционером? Реформатором? Зачем строить жизнь, в основу которой закладывается разумное отношение к реальности? Не лучше ли полагаться на чувственное восприятие действительности? Разжиться высоким разумом не удалось, да и уже вряд ли получится, но есть огромные шансы проникнуться сентиментальностью, обогатиться переживаниями, сколотить целое состояние ощущений! Зачем нужен разум? Пусть будет страсть! Буйная страсть! Запал, пылкость, темперамент! Это же по-русски! И ничего другого не надо. Я должен не только принять власть всепоглощающих чувств, но обязан приспосабливать эту идею для самых различных своих надобностей. Если из меня не получился ни Паскаль, ни Кант, ни Леонтьев, может, выйдет тот исключительный Иван Гусятников, без которого человечеству будет трудно обойтись. Надо научиться собирать причудливые ощущения. Быстро и ловко, из страха, как бы не нашелся другой, у которого это получится намного лучше. В таком случае что станет со мной? Никудышным, никчемным созданием. Не позволю! Не допущу такого срама! Необходимо расширить рамки моего чувственного бытия. Ведь у русского человека мир чувств пользуется неограниченные преференциями.

Иван Степанович перешел бульвар, спустился по Малой Бронной, свернул направо и в том же самоуглубленном состоянии продолжил путь к Садовому. Здесь он спустился в подземный переход и вынырнул на улице Красина, по которой дошел до Тишинского рынка. Там свернул налево и стал спускаться вниз по Большой Грузинской. Перед входом в парк «Руставели» его глазам предстала странная картина: под фонарным столбом, то есть на хорошо освещенной части улицы, неизвестный молодой человек, не обращая никакого внимания на прохожих, избивал девушку. В первый момент Гусятников хотел было броситься на помощь, но его остановил какой-то странный смех жертвы. Избиваемая радостно выкрикивала: «Ой, еще! Еще! Какой кайф! Бей, бей, дорогой! Ты обещал до крови, а ее все нет. Где же она, Ле-ва! Ну, Лева, дай еще! Крепче! Ле-ва! Ле-ва!» Молодой человек мутузил девушку то левой, то правой рукой и, казалось, немного подустал. Иван Степанович усмехнулся и покачал головой: «Чего только не встретишь в нашей чертовой жизни! Поэтому мир то и дело мне кажется искаженным до неузнаваемости. Неужели так у всех? Или только у меня?» Он остановился и стал наблюдать за происходящим.

— Мужики, дайте девке по роже! Не ладонью, как Левка, а кулаком! Кулаком! Утешьте меня! Я кровь свою видеть хочу! — продолжала орать девица. Волосы у нее торчали в разные стороны, лицо покрыли свежие ссадины, правый глаз заплыл.

«Еще чего захотела, — скептически думал Иван Степановича. — Кто это станет колотить бабу ни за что, ни про что? Как эта мамзель вызовет меня на агрессивный поступок? Так что не жди, милочка, что я тебя по физиономии тресну. Не собираюсь я этого делать. Но почему она так настаивает на избиении?»

В этот момент к девушке подошел какой-то здоровяк и влепил ей в физиономию плотно сбитый кулачище. Мазохтстка рухнула как при нокауте.

— Чего это она вопила? — спросил мужик парня, приводящего свою подружку в чувство похлопыванию по лицу.

— Я и сам толком не знаю. Второй раз мы встретились. Вдруг стала упрашивать — избей меня, мол, избей.

— Так и я слышал. Думаю, так жалобно просит, что можно дать по роже. Чего же молодое создание изводить? Тем более женщину!

Собравшаяся публика безучастно уставилась на неподвижное тело девушки. Через пару минут девица пришла в себя, с трудом приподнялась, покачала головой, ощупала щеки и вспухшие губы, взглянула на пальцы, измазанные кровью. Разбитый нос сплющился, лицо потеряло следы женственности, но сквозь безобразную отечность, спекшиеся потеки крови и ссадины, она счастливо улыбнулась и стала расточать благодарности: — «Ой, спасибочки, мужик, здорово меня треснул. Хорошо! Здорово! Не кулаки, а рождественские подарки! Наконец, и кровь пошла! Кайф! Она такая теплая и липкая, я даже не ожидала. В прошлый раз холодная хлынула, а теперь как живая, и запах приятный. Дай, дай еще разок, не по-европейски, как Левка, а по-нашему! Мне нравится, как из глаз искры летят, звездный дождь льется, сознание пропадает, и безмолвно валишься скошенной травой. А кровь, словно антипожарная жидкость, заливает горящие губы, щеки, подбородок. Ух! Ух! Не щади! Всади в меня еще разок своей кувалдой! Ух!»