Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв - Уильям Гибсон

Сперва Эдди сваливает куда-то без нее, потом является Прайор с этим жутким медиком да еще говорит, что Эдди будет спать в другом номере. Там, во Флориде, ей не помешало бы немного свободы от Эдди, но здесь-то все по-другому. Ей совсем не хотелось оставаться одной, а попросить у Прайора ключ она до смерти боялась. У него-то, черт побери, ключ есть, чтобы он мог в любое время приводить сюда своих кошмарных приятелей. Так она не договаривалась.

И история с пластиковым дождевиком тоже сидела занозой. Чертов одноразовый пластиковый дождевик.

Она вспушила измельченный магик между нейлоновыми пластинками, осторожно ссыпала в ингалятор, резко выдохнула и, приложив мундштук к губам, вдохнула. Облачко желтой пыли осело на перепонках горла; какая-то часть, вероятно, даже дошла до легких. Она как-то слышала, что это, мол, вредно для здоровья.

Когда Мона шла в ванную, чтобы закинуться, у нее не было никаких особенных планов, но потом, когда в основании шеи начало покалывать, она обнаружила, что думает об улицах вокруг отеля, по крайней мере о тех, какие видела из окна машины. Там – клубы, бары, магазины со шмотками в витринах. Музыка. Вот что сейчас бы не помешало, да и толпа тоже. Можно затеряться в толпе, забыть о самой себе, просто быть. Дверь не заперта, это она знала; Мона уже попробовала ее открыть. Впрочем, за ее спиной дверь автоматически захлопнется, а у нее нет ключа. Но она же тут остановилась официально, так что Прайор не мог ее не зарегистрировать. Может, спуститься, попросить у администраторши ключ… но от одной мысли об этом Моне стало как-то не по себе. Знает она этих пиджаков за стойками и то, как они на тебя смотрят. Нет, решила она, лучше остаться в номере, застимить новье Энджи.

Десять минут спустя она уже была на пути к боковому выходу – и бегом из главного вестибюля. В голове пел магик.

Снаружи моросило. Может, капало с куполов? Для вестибюля она накинула белый дождевик, решив, что Прайор, в конце концов, знает, что делает, а вот теперь и сама была рада, что захватила его с собой. Выудила мятую распечатку ньюсфакса из переполненной урны и прикрыла им голову, чтобы не намочить волосы. Было не так холодно, как до этого, – опять же неплохо. Ни один из предметов ее туалета нельзя было назвать теплым.

Оглянулась вправо-влево по авеню, решая, куда пойти. Перед ней – с полдюжины почти одинаковых фасадов гостиниц, строй такси-рикш, глянцевое поблескивание шеренги лавочек под дождем. И люди, целые толпы, как в центре Кливленда, но все так клево одеты и идут с таким видом, будто они крутые и у всех у них есть куда идти. Просто слейся с ними, подумала она. Магик придал ей второе дыхание, и она окунулась в реку симпатичных людей – даже не задумываясь. Постукивала себе по мостовой каблучками новеньких туфель, держа над головой факс, и вдруг заметила – опять удача, – что дождь перестал.

Она не против была бы поглазеть на витрины, когда толпа несла ее мимо, но подхвативший Мону поток сам по себе был удовольствием, а потом – никто ведь не останавливается. Мона решила удовлетвориться беглыми взглядами искоса – каждая витрина как новая вспышка красок… Одежда была точь-в-точь как в стимах, а некоторые вещи вообще таких фасонов, какие она нигде до сих пор не видела.

Мое место здесь, думала она, мне все это время надо было быть здесь. Не на рыбной ферме, не в Кливленде и не во Флориде. Вот оно, настоящее место – кто угодно может сюда приехать, и не нужен для этого никакой стим. Она ведь никогда не видела этой части города в стимах, той, где живут обычные люди. А звезда вроде Энджи… Это – не ее город. Энджи развлекалась бы где-нибудь в высоком замке с другими звездами стима, а не здесь на улице. Но, боже, как тут красиво, ночь такая яркая, вокруг струится толпа, несет ее мимо всех этих чудесных вещей, которые, если повезет, сами упадут тебе в руки.

А вот Эдди это все не нравится. По крайней мере, он вечно трендел о том, как тут дерьмово, слишком много народу, квартплата слишком высока, слишком много полиции и конкурентов. Ну да, а выждал ли он хотя бы пару секунд, когда Прайор предложил сделку? Впрочем, она, кажется, знает, почему Эдди так собачится. Он провалился здесь, влип как распоследний вильсон или свалял дурака. Не то он сам не желает, чтобы ему об этом напоминали, а может, есть люди, которые не забудут ему напомнить, как только Эдди вернется. Это явно слышалось в злости, с какой он отзывался о Муравейнике, точно так же, как он костерил любого, кто сказал бы ему, что его гениальные планы не сработают. Каждый новый приятель, такой ловкач и умница в первый вечер, на следующий же день становился «полным придурком», «беспросветным тупицей», «ума ну ни на грош».

Мимо огромного магазина с классным стим-оборудованием в витрине – да уж, экипировка для асов, такая вся матово-черная, хрупкая, под сенью голографической Энджи, которая смотрит на прохожих с этой своей знаменитой, чуть печальной улыбкой. Что да, то да – королева ночи.

Толпа-река вытекла на какую-то круглую площадь, место, где встречались четыре улицы, и закружилась вокруг фонтана. Мона брела, сама не зная куда, и ее вынесло прямиком к фонтану – а люди вокруг растекались во всех направлениях без остановки. Не беда, и здесь тоже были люди, некоторые даже сидели на потрескавшемся бетоне чаши. В центре фонтана стояла статуя, мрамор выветрился, углы оплыли. Что-то вроде ребенка верхом на огромной рыбине, а может, дельфине. Казалось, дельфинья пасть вот-вот готова выплеснуть водяную струю, – если бы фонтан действовал. Но он не работал. Поверх голов тех, кто сидел на краю чаши, Моне было видно, что в воде плавают размокшие ньюсфаксы и белые пластиковые стаканчики.

Потом толпа у нее за спиной будто сплавилась, отодвинулась изогнутой стеной тел, и на фоне фонтана вдруг отчетливо проступила – будто подсветку включили – троица, уставившаяся на нее с бордюра. Жирная девица с крашеными черными волосами, рот полуоткрыт, наверно, всегда такой, сиськи вываливаются из красного резинового корсета. Блондинка с длинным лицом и тонким синим шрамом помады, рука, похожая на птичью лапку, мнет сигарету. Мужчина с поблескивающими маслом руками, голыми, несмотря на холод, искусственные мышцы камнями бугрятся под синтетическим загаром, испещрены халтурной тюремной татуировкой…

– Эй ты, сука! – с каким-то даже весельем окликнула жирная. – Н’деюсь, ты не с’-ик-бираешься к’го-то здесь подцепить?

Устало оглядев Мону, блондинка одарила ее блеклой – мол, я тут ни при чем – ухмылкой и отвернулась.

Будто черт на пружинках, с места вскинулся сутенер, но Мона, повинуясь жесту блондинки, уже двигалась сквозь толпу. Он схватил ее за руку, шов пластикового дождевика с треском разошелся, и Мона локтями протолкалась обратно. Магик включил автопилот, и следующая картинка – она сознает, что до троицы уже больше квартала, и приваливается к какому-то железному столбу, кашляя и обливаясь потом.

А магик вдруг – иногда такое случается – поставил мир с ног на голову, и все кругом сделалось отвратительным. Лица в толпе казались загнанными и голодными, будто всем им нужно срочно бежать по каким-то жизненно важным делам, а свет за стеклами магазинов стал холодным и жестким, и все вещи в витринах были выставлены с единственной целью – сказать ей, что ничего такого у нее никогда не будет. Где-то звенел голос, злой детский голос, нанизывающий непристойности на одну бессмысленную бесконечную нить. Осознав, чей это голос, Мона примолкла.