Где ты теперь? - Юхан Харстад

Карл замолчал. Не проронив больше ни слова, закрыв лицо руками, он плакал. Помочь ему я не мог, поэтому мне оставалось только дождаться, когда он немного успокоится, пересесть на его место и доехать до Коллафьордура, а оттуда добраться долгой дорогой до дома. Мы приехали на Фабрику около девяти вечера, почти на полтора часа позже обычного. Постукивая по часам, к нам вышел Хавстейн. Он, похоже, сердился. Я едва успел выйти из машины, а он уже стоял рядом со мной.

— Где это вы болтались? — спросил он. Я посмотрел на Карла: тот стоял с потерянным видом, уставившись вперед невидящим взглядом.

— Двигатель отказал, — ответил я, — неисправность в машине. И пришлось ехать по Ойгьярвегуру.

— Это еще почему?

— Дорожные работы в туннеле.

— И у вас вдобавок двигатель отказал?

— Да, но мы его исправили. Нашли в багажнике пусковые провода и поймали на дороге машину.

Хавстейн недоверчиво посмотрел на меня. Мне это не понравилось.

— В этой машине нет пусковых проводов.

— Надо же. Да уж, тогда понятно, почему мы так долго возились, — ответил я, попытавшись улыбнуться.

Усмехнувшись, Хавстейн перевел разговор на другую тему:

— Забой гринд сегодня видели?

Рассказывать я побоялся.

— Нет. Проворонили.

— Ну-ну. Пошли. Ужин вас уже полтора часа дожидается. — Хавстейн махнул рукой, пропуская нас в дом, и пробурчал что-то о доверии, но я не расслышал, что именно.

Тем вечером мы ужинали в одиночестве, остальные давно уже поели, но так нам было даже лучше. На разговоры как-то не тянуло, и когда все по очереди ушли спать, мы с Карлом не возражали. Мы продолжали сидеть на диване. Все было в порядке — почти.

— Тебе лучше?

Карл несколько раз кивнул:

— Да. Спасибо. Ты же не сказал ничего Хавстейну? — Он вдруг испытующе посмотрел на меня. — И ты никому не скажешь ни слова о том, что я тебе сегодня рассказал, ясно? Никому!

Мне было ясно.

— А что ты сам рассказывал Хавстейну?

— Ничего. То есть я сказал, что прожил год в Боснии. Что ничего особенного там не произошло, просто у меня нервы слабые. И что у меня брак распался.

— Это правда?

— Да. У меня и дети есть.

А затем Карл продолжил рассказ с того места, на котором остановился на Ойгьярвегуре, но теперь он говорил спокойнее. На этот раз он подробнее рассказал про Билла Хаглунда. В октябре 96-го года, откопав за год 1200 человек, Билл вернулся домой, в Сиэтл. Он уложился в сроки, указанные Военным трибуналом, однако спустя неделю по возвращении в Штаты ему сообщили об отстранении от должности в связи с результатами его работы в Боснии. Начали поступать жалобы на его стиль руководства, на то, что захоронения находились без присмотра, части тел регистрировались неверно и тому подобное. Естественно, Хаглунд рассердился, оскорбился и расстроился, оно и понятно, ведь он совершил невозможное — пять массовых захоронений за три месяца, без помощи и оборудования! В конце концов с него сняли все обвинения и сказали, что на его месте любой поступил бы так же, но все равно было неприятно. Потом Карл опять принялся рассказывать о себе: он переехал в Лондон, просто так, чтобы пожить в цивилизованной стране, и там, в гостиничном баре в Кенсингтоне, познакомился со Стиной. Она была исландской актрисой в Национальном театре Рейкьявика и приехала в Лондон за неделю до их встречи, потому что получила маленькую роль в английском фильме. Ради нее Карл остался в Лондоне еще на три недели, а когда ей пришла пора возвращаться, она, скорее просто в шутку, предложила ему поехать с ней в Исландию, и Карл согласился. Его никто нигде не ждал, он был предоставлен самому себе, газеты и Военный трибунал хорошо платили за боснийские фотографии, и он подумал, что ему будет полезно уехать подальше от Боснии и Руанды. У Стины была маленькая квартирка на окраине Рейкьявика, в которой они и ютились несколько месяцев. Квартирка была совсем крошечной, может, поэтому Стина быстро забеременела. Когда выяснилось, что у них будут близнецы, они, продав квартиру, переехали в дом в Акранесе. Стина по-прежнему ездила на работу в Рейкьявик, а Карл стал чем-то вроде домохозяйки: сидел дома, чинил, убирался, наводил порядок, и ему это нравилась, спокойное было время. В июле того же года, когда она была на шестом месяце, они сыграли в Рейкьявике пышную семейную свадьбу, а когда в октябре родились близнецы, в доме воцарилась настоящая семейная идиллия. Сидя дома, Карл занимался детьми. В это время у него начались проблемы со сном. Ему все чаще стали сниться кошмары, и сознание начало давать сбои. Воспоминания о Боснии, Чечне и Руанде превратились в однородную массу, и отвлечься от них стало невозможно. У него появился страх за детей. Когда они играли в песочнице, ему казалось, что в песке зарыт труп, что он даже видит кроссовки и чувствует запах разложения. В конце концов он запретил детям играть в песочнице. Вместе с этим у Карла усилились головные боли, мигрени, его мучило чувство, что детям с ним плохо, что они начинают беспокоиться и испытывать неуверенность. Рассказать обо всем Стине он не осмеливался, он сказал лишь, что работал фотографом, но утаил, где именно. Спрашивала она нечасто, и он каждый раз рассказывал об Америке, о своей жизни до отъезда в Европу. Но постепенно она поняла: что-то не так, хотя что именно — оставалось для нее загадкой. Карл становился все более и более странным, и это стало невыносимым. Она начала бояться оставлять детей с ним наедине и устроила их в детский садик, но это не помогло. Депрессия пускала все более и более глубокие корни, Карл стал неразговорчивым и спал целыми днями. Грань между явью и сном медленно стиралась. И вот в один из таких дней, в начале декабря, когда Рейкьявик и Акранес уже украсили к Рождеству, Карл проснулся, позавтракал, оделся потеплее и вышел на улицу. Доехав на автобусе до Рейкьявика, он пересел на другой, который шел до аэропорта в Кефлавике. Оттуда он долетел до Эгилстадира, а потом, снова пересев на автобус, отправился в порт в Сейдисфьордире. С наступлением темноты он пробрался на борт большого корабля. Осторожно опустив на воду спасательную шлюпку, спрыгнул в нее. Потянул за стропы, и конусовидная шлюпка тут же надулась. Сам он не до конца понимал, что делает, это был не сон и не бодрствование, и единственная крутившаяся в голове мысль заставляла Карла бежать, прочь, немедленно, пока он не сломал жизни собственным детям, прочь от трупов, зарытых в песочнице, которые в любой момент могут выбраться наружу и рассказать Стине все его тайны. Схватив весло, он выводит шлюпку в море, гребет до изнеможения, а затем падает на дно и засыпает. И впервые за несколько месяцев он спит всю ночь, его не мучают кошмары, не тревожат резкие звуки и звенящая головная боль. Утром Карл в волнении просыпается, в голове у него прояснилось, и он обнаруживает, что плывет по Атлантике в резиновой шлюпке. Сперва у него перехватило дыхание, и его обуял страх. Испугавшись до смерти, он плотнее залепил надувное отверстие. Шлюпку несло по волнам, и несколько суток ему пришлось довольствоваться несколькими квадратными метрами резины. Он не знал, где находится и куда плывет, но когда здравый смысл возобладал над страхом, Карл предположил, что вскоре его подхватит Гольфстрим и рано или поздно он причалит где-нибудь в Норвегии или Англии. Главное, продержаться. Дни идут своим чередом, он учится управлять шлюпкой, находит в бортовом кармане небольшой запас пресной воды, рыболовные снасти, сигнальные огни, крем от солнечных ожогов и карту моря. Ему удается открыть шлюз на дне, и теперь он может отрегулировать уровень воды в шлюпке и ослабить качку. Ему удается выжить. А дни идут. И впервые после возвращения из Боснии он сожалеет, что у него нет фотоаппарата и он не может фотографировать из шлюпки. Однако фотоаппарата нет, а провоевав неделю против встречной волны, он понимает, что его относит назад, запасы питьевой воды заканчиваются, несколько дней не удается поймать ни одной рыбины, да и шлюпка повредилась: ее начало сильно кренить набок, должно быть, где-то протечка, однако выяснить, где именно, Карл не может. Задраив шлюпку, он ждет, ждет, почти двое суток, а когда вновь набирается смелости и выглядывает наружу, обнаруживает, что вокруг темно, а вдали виднеется берег, он видит землю. Карл убежден, что это Норвегия, он впервые за несколько недель хватается за весло и яростно гребет к берегу. Случилось это в канун Нового года, шлюпка все глубже оседает в воду, она дала течь, это становится очевидно, Карл гребет изо всех сил, но встречную волну преодолеть не может, течением его относит все дальше от берега. Ему кажется, что на берегу люди, может, просто почудилось? Но нет, там действительно люди — в тот самый момент они пускают новогоднюю ракету, Карл отмечает, что сердце забилось быстрее, ведь на берегу и правда люди, он хватает сигнальную ракету, и над морем вспыхивает красная точка, и он понимает, что те, на берегу, тоже его заметили. Он гребет к берегу, но волны вновь отбрасывают его назад, шлюпка наполняется водой, она медленно тонет, и тут он видит, как двое садятся в старую деревянную лодку и плывут к нему, он кричит от счастья, но то ли из-за ветра с дождем, то ли потому, что силы его на исходе, его никто не слышит. Деревянная лодка приближается, поэтому он начинает собирать пожитки, а в следующий момент он уже сидит на большой кухне и поздравляет нас с Новым годом.