Третье человечество - Бернард Вербер

— Я не мог уснуть, подошел к окну и увидел рядом с могилой матери какого-то оборванца.

Он осветил могилу и увидел, что произошло.

— Этот бродяга выкопал тело. Вероятно, надеялся найти что-нибудь съедобное. Некоторые настолько страдают от голода, что становятся каннибалами, пожирателями мертвечины!

Давид, как смог, восстановил могилу.

— А что ты здесь делаешь?

— Я увидела тебя.

— И что?

— Я повздорила с Пентесилеей и не могла заснуть, — произнесла Аврора голосом, приглушенным плексигласом скафандра.

— Остальные увидят, что нас нет.

— Риска не избежать. Оказавшись за стенами научного центра, мы уже подвергли себя опасности. Мы так поглощены работой, за нами так пристально наблюдает эта чета, что у нас даже нет возможности поговорить друг с другом. Мне хотелось остаться с тобой наедине.

Аврора сняла шлем.

— Но на тебя могут попасть экскременты какой-нибудь ночной птицы или летучей мыши! — воскликнул Давид.

— Знаю. Но я готова рискнуть, чтобы поговорить с тобой по душам.

— А как же тело моей матери?

— Оно уже перестало быть заразным. Даже вирусы, чтобы выжить, нуждаются в тепле, влаге и жизни.

Давид тоже снял шлем. Они переглянулись, вдохнули ночной воздух и улыбнулись.

— Я все думаю о том, что ты сказал мне во время первой встречи в Сорбонне. Тебе казалось, что когда-то мы уже были одной семьей.

— Я сказал это, чтобы за тобой приударить.

— Не притворяйся большим циником, чем ты есть на самом деле. Я тоже тогда это почувствовала. До такой степени, что… — Она пожала плечами. — Пентесилея ревнует. Ей кажется, что мы с тобой состоим в каком-то тайном заговоре. Хм… вот невезение, мне постоянно попадаются женщины, устраивающие сцены ревности, а я ненавижу людей, предъявляющих на меня какие-то права. Я никому не принадлежу. Никто не может быть чьей-то собственностью. То, что люди занимаются любовью, не наделяет одного человека властью над другим.

— Этот спор идет уже давно, — признал Давид, забрасывая могилу матери землей.

— Я думала, что в однополой любви смогу избежать подобных неприятностей, но мне все время попадаются женщины, еще более ревнивые и властные, чем мужчины. Это какой-то злой рок.

— Пентесилея — настоящая царица амазонок. Я видел, как она натаскивает Эмчей. Это впечатляет, — сказал Давид.

— А что у тебя с Нускс’ией?

Он пожал плечами:

— Она ревнует к тебе, и по той же самой причине. Ей кажется, что между нами существует «кармическая» связь.

Луну закрыли облака, гонимые ветром. Давид вздрогнул.

— Раньше я именно так и думал, — признался он. — Но теперь не знаю. Что это изменит? Я ведь тебе не нравлюсь, правда?

Аврора встряхнула волосами:

— Физически нет. Сожалею, но ты не в моем вкусе.

— Потому что я ниже ростом? Кстати, ты тоже не в моем вкусе…

Закончив утрамбовывать землю, он разровнял поверхность, посадил на место куст и сел на камень.

— Мне кажется…

Аврора вдруг перебила его, прильнув к его губам. Он удивленно посмотрел на нее.

— Прости, — сказала она.

— Да нет, все в порядке…

— Не знаю, что на меня нашло. Хотя нет. Я хотела узнать…

— Что? Понравится ли тебе со мной целоваться?

— Да.

— Если хочешь, можем продолжить, — предложил он.

— Если Пентесилея узнает, она меня убьет.

Давид хотел надеть шлем, но Аврора удержала его и снова поцеловала. На этот раз поцелуй длился дольше. Он не сопротивлялся.

Вдруг молодые люди услышали рычание — и поняли, что окружены бродячими псами. Разношерстной стаей собак самых разных размеров и мастей. Глаза их горели. В свете луны, вынырнувшей из-за туч, у большинства на боках обнаружились раны и рубцы — признак того, что они одичали.

Одноглазый йоркширский терьер, по-видимому вожак стаи, подошел ближе и обнюхал их. Люди, похоже, не произвели на него никакого впечатления.

— Если они порвут защитные костюмы — нам конец.

Движения Авроры и Давида замедлились. Пес, не мигая, смотрел на них единственным глазом.

Исследователи очень медленно подняли ружья, понимая, что, если начнут стрелять, коллеги из центра поймут, что они покинули периметр. Затем пристегнули прозрачные шлемы и стали отступать к дому. Йоркшир вдруг пронзительно залаял. Два добермана тут же отрезали им путь к отступлению.

— Хороший, хороший песик, ты же не тронешь мамочку, — дрожащим голосом произнесла Аврора.

Давид в панике закрыл глаза. И вдруг ему вспомнилось древнее, запечатленное в генах решение — волна сострадания к собакам, которых он теперь считал не грозными, враждебно настроенными чужаками, а растерянными дальними родственниками, жертвами ситуации, вина за которую лежала отнюдь не на них.

Он примирительно поднял руку и протянул ее к животному. Йоркшир глухо зарычал, но уже тише. Давид ощутил его тоску и решимость.

Не опуская руки, он закрыл глаза. Пес умолк. Доберманы замерли. Закинув винтовки за спины, молодые люди отступили к ограде и по веревке перелезли через стену. Оказавшись внутри, они обнаружили, что внутренние поверхности шлемов запотели. Они сняли их и вдохнули полной грудью.

— Не знаю, как тебе это удалось, — прошептала Аврора, — но выглядело эффектно.

— Трюк из моих прошлых жизней, — полушутя ответил он.

Перед тем как переступить порог научного центра, Аврора взяла Давида под руку.

— Прости меня, — сказала она.

— За что?

— Не знаю, что на меня нашло. Думаю, что я… Ну, я пошла к тебе… чтобы узнать, смогу ли я поцеловать кого-то, кроме Пентесилеи.

— Не нужно оправданий — они оскорбительны. Но если ты хочешь мне сказать, что это ничего не значит, не трудись. Я уже все понял.

Аврора опустила глаза.

Собаки залаяли, словно сожалея о том, что не набросились на людей, и призывая их вернуться, чтобы все переиграть.

— Да и потом… ох, Давид, не знаю, все происходящее — грипп, банды мародеров, Эмчи, амазонки, пигмеи, карлики — раньше меня интересовало и волновало, но теперь я боюсь.

— Меня тоже преследует ощущение какого-то кошмара. Именно поэтому твой поцелуй показался мне маленькой очаровательной скобкой.

— «Очаровательной скобкой»? Как хорошо ты сказал. Скобка закроется, и мы обо всем забудем, да? — прошептала девушка.

— Этим вечером не произошло ровным счетом ничего. Все, что заключается в скобки, историей не становится.