На стороне ребенка - Франсуаза Дольто

Во всех трудах по воспитанию уделяется слишком много внимания связи ребенка со взрослым. История же взаимоотношений детей между собой до конца не изучена.

Но именно эти взаимоотношения доминируют. Ими я и хотела заниматься в Мезон Верт. Нельзя при этом забывать, что отношения между детьми должны происходить через посредство матери или отца. Кстати, в кибуце это сохраняется. Пока ребенок маленький, мать обязательно присутствует на одном из кормлений – утреннем или вечернем, и так продолжается до тех пор, пока ребенок не начинает есть самостоятельно. С этого момента мать здесь уже никто не замещает, воспитательница просто следит за детьми, но у нее нет над ними никакой власти – только мать и отец инициируют детей в социальную жизнь.

То же самое могло бы быть перенесено и в школы: если бы преподавателей готовили как медиаторов[176], то главным в школе стало бы обучение детей отношениям между собой. А также – со взрослыми, облеченными властью; эти взрослые, выбранные родителями, должны были бы получить профессиональную подготовку для того, чтобы осуществить отъединение детей от родителей. До того момента, как ребенок окончательно станет субъектом, в нем сохраняется некая часть Я-объекта, и в этот период, когда он еще является объектом субъекта – матери и только учится сам стать субъектом, живет между отцом и матерью, ребенку совершенно необходимо, чтобы его отец или мать лично доверили его как объект новому субъекту – воспитателю, который лишь замещает родителей, но ни матерью, ни отцом не является. И тогда этот ребенок – папин и мамин субъект, который находится в процессе идентификации со своим телом и который на время от родителей отъединен, становится субъектом во взаимоотношениях с учительницей, повторяю, субъектом, а не боязливым объектом среди других объектов, которые воображают, что учительница имеет над ними неограниченную власть. Некоторые учителя и учительницы очень хорошо осуществляют этот отрыв[177] ребенка от родителей, особенно в деревне, – у них есть время поговорить с родителями, когда те приходят за ребенком; они общаются, и у детей исчезает противопоставление. Эти сельские учителя не являются для своих подопечных чем-то мистическим. В городах же учителя для учеников – некая абстракция. Они, подобно мировым судьям, устанавливают для них нечто, напоминающее юридические санкции: «Это – разрешено, это – нет», «Имеешь право, не имеешь права», и как вытекающее – плохие или хорошие оценки, уроки, задания – санкционировано все. Даже успех! Впрочем, провал в этом случае санкционирован тоже.

В городских общественных школах учеников не рассматривают как субъектов, связанных со своими родителями, детей там делают безликими. Правда, стараются исправлять это всякими мелочами – праздниками матерей или отцов, что еще вреднее. А если нет матери? Или мать ушла и не видится со своим ребенком? Никому нет дела до того, что дети в тех случаях делают в подарок для такого праздника, а стоило бы обратить на это внимание, потому что в этот момент происходит нечто очень важное. «Ты делаешь это для мамы, для той мамы, которой у тебя больше нет, но если бы она была, то была бы рада получить этот подарок. Она была бы рада подарку, и в твоем сердце она по-прежнему есть. А мы посмотрим, что сделаем из этих подарков для мам, которых больше нет». Или можно найти фотографию мамы и сказать: «Видишь, ты даришь это маме, я – свидетель… Это – не мне подарок, я только твоя воспитательница. Это подарок маме, которая произвела тебя на свет. Если ты хочешь, можешь сделать подарок и для нынешней жены твоего папы, но этот подарок – для мамы». Так же можно действовать и если у ребенка отчим, временный или постоянный.

Праздники отцов и матерей могли бы стать уроками постижения ребенком понятий родственности, сексуальности, конечности жизни и посвящением его в понимание того удовлетворения, которое возникает от ответственного физического союза двух взрослых людей. Воспитание, которое в настоящем значении этого слова призвано привести ребенка от первозданного естества к культуре, должно бы было – и должно именно через школу – прояснить значение родственности, понятие права, законов о браке, родителях, усыновлении.

А какими становятся дети, воспитанные в кибуцах? Лучше ли они адаптированы, чем те, кто вырос с папой и мамой?

Из всех кибуцев, которые я посетила, только в одном царила гармония – в том, где все его члены были объединены общим интересом: музыкой. В остальных дети трудно переживали свой переходный возраст. Поскольку у них не было перед глазами примеров для подражания, они так и не научились противостоять соблазнам внешнего мира. В кибуце нет примера сексуальной жизни родителей; дети живут там как монахи или светские анахореты. Молодежь выходит из кибуца без денег, юноши и девушки поступают в высшее учебное заведение, а по субботам и воскресеньям, как в укрытие, они возвращаются в свой кибуц – в безопасность. Ответственные лица быстро на это отреагировали и стали организовывать обмен классами или детьми одного возраста между кибуцами. По субботам и воскресеньям во время этих встреч дети знакомились, потом писали друг другу, завязывались отношения вне кибуца, которые могли развиваться и дальше. В противном случае дети в кибуце были совершенно изолированы от внешних влияний и, попав в учебное заведение, только и думали, как бы снова увидеть тех, кто был с ними в кибуце, а теперь учился в другом месте. Эти дети старались воссоздать псевдородственные группы и в другие отношения не входили, жили вместе как братья и сестры. Были даже случаи отторжения от общества после кибуца. Этот опыт характерен исключительно для Израиля, но он только подтверждает те условия, которые были выявлены психоанализом как необходимые для того, чтобы включиться в жизнь общества.

Кибуц может обезопасить ребенка от чрезвычайного родительского протекционизма, но он лишь откладывает на более дальний срок проблему изоляции от общества: с детского возраста она переносится в кибуце на подростковый, и у подростков возникают свои сложности при перемене образа жизни. Однако Дома детства не теряют своей животворной силы. Отчет Бруно Беттельхайма о наблюдениях над детьми из кибуцев достаточно позитивен в том, что касается раскрытия у детей чувства ответственности, как у девочек, так и у мальчиков.

В Домах детства у воспитанников есть свой птичий двор, свои козы, свой маленький огород, и они заботятся о том, чтобы огород этот давал урожай; дети ведут счета – расходы, корм животным, рецепты, как продавать, и чтобы – с доходом… На их детском уровне есть и свое агрономическое предприятие. Встают дети в любое время дня и ночи. Единственное, что регулирует их жизнь – это их собственное чувство ответственности. Власть взрослых на них не распространяется. Взаимоотношения между детьми превалируют над давлением взрослых. Взрослых нет в Доме детства. Однако это не мешает детям играть во взрослых, они у себя дома делают то, что взрослые у себя. Мораль их поведения – та же, что и у взрослых: нужно зарабатывать деньги, чтобы предприятие заработало, и нужно, чтобы оно приносило доход. Тратить больше, чем получаешь, – нельзя. Таким образом, дети учатся организации управления на манер общинного капитализма.