Торговец отражений - Мария Валерьева

остановке, боясь, что задохнется и не добежит. На самом деле добрался до больницы быстро, но время так тянулось, что ощущение простого жжения на груди переросло в чувство, будто бы две невидимые руки разрывали пополам. Казалось, что смерть гналась следом и хватала, тянула на себя. Осборн боялся, что перестанет дышать от страха в автобусе.

Объяснять в больнице появление шрама оказалось сложно. Всю дорогу Осборн придумывал легенду, но ничего поэтичного так и не смог сочинить. Врать он так и не научился и решил соорудить ложь из осколков правды: пошел по лесу в темноте, зацепился за корень и упал. Обрезался, но не видел, обо что. Испугался, что приземлился на осколки, и решил проверить, нет ли заражения крови. Убогих ведь любят, не сдадут и не посмеются, а вот алкоголиков, тем более алкоголиков-студентов в больнице не жаловали. Осборн оказался прав — не посмеялись, только косо посмотрели. В легенду поверили, взяли кровь на анализ, дали успокоительное. Осборн выпил, но легче не стало. Даже результат анализов не успокоил. Волновал уже не шрам, а другое.

Может, всему виной виски? Но бутылкой кто-то должен порезать.

Как он вообще умудрился порезаться так сильно? Так сильно и так ровно? Целый день тогда Осборн пролежал в комнате, пока Грейс ушла на какую-то встречу в город во время его отсутствия, смотрел в потолок и пытался понять, что случилось. Но так и не понял.

Потом Осборн часто стоял перед зеркалом, без футболки, и смотрел на зажитый шрам. Ровный, как по линейке сделанный. Разве мог человек так аккуратно себя изуродовать? За двадцать один год Осборн ни разу не встречался даже с мыслью о том, чтобы навредить своему телу. Что это, обмен боли на просветление? Обмен тела на дух? Жизнь за искусство? Но как такое возможно?

Бред. Даже вспоминать неприятно. Но отчего-то вспоминалось.

Осборн лежал и смотрел на картинки на потолке. Красивые, разноцветные и несчастные. Бич знаменитостей: сколько среди них несчастных, с ума можно сойти, если вчитаться в биографии, сколько зависимых и больных. А скольким везет? Сколько по-настоящему счастливых? Можно по пальцам пересчитать. И к каким предстояло принадлежать Осборну Грину?

Может, ему жить еще несколько лет, как Курту Кобейну, а потом суждено отдать концы, или предначертано прожить долгую и, может, замыленную алкоголем и лекарствами жизнь, как Оззи Осборну, а потом удивляться собственной живучести. Или повезет и получится пожить счастливо, хотя бы немного. Желательно, без мистики. Хотя мистика очень часто просыпается с опьянением. Хотя и не всегда.

Отчего-то Осборну вспомнился случай, произошедший с ним на первом курсе. Самый необычный и посредственный день, но, кажется, с него все и началось. Это была естественная неестественность, действительная мистика.

Он тогда шел по главной площади Ластвилля из студии. На улице тепло, играла тихая музыка из открытых дверей кофеен, звучали разговоры людей, прогуливавшихся по тротуарам. Пахло сладким тестом. Дорога под ногами пузырилась. Город жил привычной спокойной жизнью, а Осборн брел по улице и ощущал себя полнейшим неудачником. Снова он поссорился с Шенноном, снова облажался на репетиции, снова не смог придумать ничего путного, достойного музыки, а просто потратил время. Сыгранное и гроша ломаного не стоило, издевательство над музыкой, не больше. Шеннона же скрупулезное отношение к музыке раздражало. Он говорил, что манера Осборна — цирк, не больше. Шеннон терпеть не мог обряды для привлечения мысли о великом, блуждания по кругу, постукивания руками по полу, напевания мелодии, чтение стихов, чтобы призвать какую-то рифму. Шеннону хотелось играть и выступать, хотелось петь чужое, а не часами перебирать струны в темноте студии и гадать, когда же наступит час сыграть «ту самую» мелодию. Среди кровяных клеток Осборна затесалось особенное, священное отношение к музыке. Осборн видел, как люди скандируют песни любимых исполнителей в поле, как сходят с ума, как поклоняются чужим словам и проносят их в сердце до последних вдохов. Музыка — это не просто набор нот и звуков. Музыка — это проповедь. Нужно понимать, что и зачем проповедуешь. Музыка — это таинство исповедования. Просто так груди перед толпой не разорвешь, если сказать нечего. Осборн, кажется, понял, а Шеннон не понимал. Для него это только увлечение, которое, впрочем, могло приносить деньги.

Осборн шел, с трудом перебирая ногами, а сам думал, как стыдно будет смотреть в глаза Грейс. Грейс — огоньку, который задорным смехом веселил его в самые депрессивные вечера. Радости в очеловеченном виде, энергичной, готовой помочь. Она понимала с полуслова и никогда не осуждала. Грейс поддерживала и говорила то, что Осборну так необходимо. Впервые в жизни кто-то сумел понять его. Страшно разочаровать Грейс, даже не так, как самого себя. К себе Осборн уже привык относиться снисходительно. К Грейс же — как к святыне.

Осборн заметил их сразу, но сделал вид, что смотрел сквозь них. Не получилось. Они повернули головы. Сомнений не осталось: посмотрели на него. Один взрослый, даже пожилой, скрюченный, в сером твидовом пиджаке, в очках и с газетой в руках, который так ничего и не сказал, а второй молодой, может, чуть старше Осборна, в белоснежных брюках и рубашке.

«И не боится же задницу испачкать», — подумалось тогда Осборну, когда незнакомец с длинными волосами вдруг позвал его по имени.

Осборн не испугался. Может, увидели его лицо на напечатанных в студии листовках? Они с Шенноном расклеивали рекламу на стендах: их фотография, тогда еще рабочее название группы и ссылка на профиль в Soundcloud27. Имена и контакты в социальных сетях снизу тоже подписали. Мало ли.

Молодой человек, внешность которого Осборн так и не запомнил, представился Джастином. Кажется, сказал, что знает о группе и вдохновлен их музыкой. Расплывался в комплиментах и хвалил строчки из песен, написанных Осборном, цитировал их наизусть. Джастин спрашивал о будущих концертах, которых не было даже на горизонте. Осборн стоял, сжимая лямку чехла с гитарой, и не знал, что ответить. Впервые кто-то наконец-то оценил труды пота и крови! Любой творец ждет такого часа, а когда случается, — не знает, что и сказать. Стоит, жмется, будто посторонний, будто не сам сочинял лирику, не самостоятельно подбирал аккорды на гитаре и оцифровывал. Вот и Осборн не знал, что сказать, и стоял, улыбался, а сердце быстро-быстро билось.

Кажется, они о чем-то поговорили. Джастин куда-то приглашал,