Пожалуйста, только живи! - Ольга Карпович

Она не знала, не могла больше об этом думать. Во рту все еще стоял отвратительный вкус Наташкиного кофе. Мучительно хотелось домой.

Такси остановилось на Пятницкой. Она перебралась сюда несколько месяцев назад. Смешно: как бы ни складывалась ее судьба, в конце концов Рита вечно оказывалась здесь, в старом доме на Пятницкой, среди застывших в извечном покое безголосых статуй. Они даже шутили с Левкой, что он намеренно разыграл всю эту бодягу с болезнью, чтобы опять заманить Риту в свое логово.

Виктор Терновский еще тогда, после расставания с Левкой, умудрился что-то намухлевать с документами и перевести ту двухэтажную квартиру полностью на свое имя. Левка тогда, окрыленный своей неземной любовью, благородно махнул на это рукой. Он ведь был тогда полон сил, считал, что успеет еще за свою жизнь заработать на сотню пентхаусов, и никак не предполагал, что всего через несколько лет будет умирать в старой бабкиной квартире. Да что там, никто из них не мог предположить такого расклада событий.

Рита расплатилась с таксистом и вошла в знакомый подъезд. Поднимаясь по лестнице, привычно покосилась на площадку этажом выше. Господи, как это за эти годы у нее еще не защемило шею от этих бесплодных попыток углядеть на этой лестнице призрак из прошлого. Площадка была пуста, конечно, пуста. Всегда пуста.

Квартира встретила ее тишиной. Вечные белесые изваяния сверлили вошедшую женщину пустыми глазницами.

– Левка! – вполголоса окликнула Рита, стягивая сапог. – Левка, ты дома?

Никто не ответил. Рите вдруг стало страшно. Ужас сдавил горло ледяными пальцами, по спине заструился пот. В одном сапоге, прихрамывая, она бросилась в комнату. Часто моргая, щуря не привыкшие к полумраку глаза, разглядела распростертое на кровати изломанное тело. Вскрикнув, прижала ладонь ко рту, словно заталкивая обратно взбесившееся, выпрыгивающее из горла сердце.

Левка сдавленно простонал и перевернулся на другой бок. Слава богу! Просто спит. Не сегодня!

Сбросив второй сапог, Рита на нетвердых ногах подошла к кровати, дотронулась пальцами до Левкиного виска. Горячий. Снова его лихорадит.

Господи, от него ничего не осталось за эти месяцы! Истончившаяся кожа, кажется, дотронешься пальцем – и рассыплется невесомым пеплом. Заострившееся лицо, запавшие глаза, поредевшие золотые волосы. Ничего не осталось от ее друга, почти брата, весельчака и балагура, тонкого, гибкого, талантливого Левки, пижона и циника. И она ничем не может ему помочь!

Собственное бессилие выматывало ее, будило внутри бессмысленную черную ярость. Левкина мать, по крайней мере, могла рыдать и молиться и бомбардировать сына призывами покаяться в грехах. У нее же не было ничего, никакой точки опоры.

Рита опустилась на пол, прислонившись спиной к кровати. Левка позади нее дышал рвано и тяжело.

Неужели все это, все, что происходит с ней, расплата за всю ее жизнь? За все аферы, в которые она ввязывалась, – никогда не движимая материальным интересом, лишь некими собственными, возможно, ошибочными представлениями о том, как нужно поступать. Ей так и не удалось никого спасти, ничего изменить. Теперь судьба исполнила ее заветное желание – ее книги теперь лежат во всех магазинах, получая восторженные отзывы в прессе и литературные премии. Но потеряла она неизмеримо больше. Потеряла веру в собственные силы. Потеряла Марата, сына, мать. Скоро потеряет и Левку. Не слишком ли высокую цену с нее запросили?

Рита слепо нашарила в сумке телефон, уставилась на черный экран, мысленно призывая: «Позвони мне! Вспомни, что я есть на свете. Мне так плохо сейчас, так больно… Пожалуйста, почувствуй это, где бы ты ни был. Просто услышать твой голос… Просто услышать…»

Телефон молчал.

Конечно, молчал. Она – полная идиотка, что все еще на что-то надеется. Марата давно нет в живых. Она дала столько идиотских интервью за это время, столько раз повторяла: «Я в разводе, я одинока». Он не мог не увидеть хотя бы одно из них, не понять, что ее брак, нерушимые узы которого он готов был трепетно оберегать, развалился как карточный домик. Марат молчит, и значить это может только одно.

Она машинально нажала на экран смартфона. В верхней строке мигало непрочитанное письмо. Прикусив костяшки пальцев левой руки, правой Рита открыла почту.

«Dear mommy».

Ее собственный сын писал ей по-английски. Этот язык теперь ему привычней.

Несколько дежурных строчек. «Я учусь хорошо. Здоров. Папа обещал на каникулах свозить меня посмотреть Большой каньон».

Значит, в Москву он не приедет.

Она могла бы надавить на Кратова, снова пригрозить судебным разбирательством, заставить его организовать им встречу. Могла бы. Вот только зачем? Маленький Марат писал ей раз в неделю, в строго установленный день. Честно исполнял постылую обязанность. Вежливый, послушный мальчик. Чужой. Она не нужна ему, его отобрали у нее и заставили почти забыть, что у него есть мать. А может быть, он и сам был не прочь забыть о ней.

Что ж, она не станет больше мучить своего ребенка. Мальчика, которого она родила и любила больше всего на свете. Она не нужна ему. Так сложилось. И, уговаривая его вернуться к ней, строя надежды на то, что он еще будет с ней вместе, она лишь изводит его, вносит разлад в упорядоченный уклад его жизни. Ему лучше без нее. Что ж, значит, она найдет в себе силы от него отказаться. Вырвать с кровью, с половиной собственной души. Если так ему будет лучше…

Ничего у нее не вышло в жизни. Ничего, кроме груды отпечатанной бумаги. Кому она нужна? Не гуманнее было бы поберечь вымирающие на планете Земля леса?

У нее больше не было сил, совсем не было. Мироздание шаталось, расползалось по швам, и Рита вдруг поняла, что еще секунда – и она просто распахнет оконную створку и шагнет навстречу радостно ревущей метели. Сделать что-то, хоть что-то, чтобы не болело так надсадно в груди, чтобы не выкручивало суставы от отчаяния и бессилия.

Она поднялась с пола и решительно прошла на кухню. Ей надо жить, держаться хоть как-то, чтобы не оставить Левку одного. Но если прямо сейчас она что-то с собой не сделает, то просто не выдержит… Ей нужно было хоть что-то. Что-то, что хоть на несколько часов притупит острую боль в груди, поможет забыться и пережить эту ночь.

Левкины лекарства хранились в кухонном шкафчике в большом пластиковом пакете. Рита раскрыла его трясущимися руками, выронила несколько упаковок и наконец нашла сильное успокоительное. Транквилизатор, который прописывали Беликову, чтобы его измученное тело могло хотя бы урывками получать ночной отдых. Рита выдавила из упаковки таблетку, сунула ее в рот и запила большим глотком коньяка из хранившейся в соседнем шкафчике бутылки.

А затем вернулась в свою комнату и без сил повалилась на кровать, ожидая, когда боль наконец отступит и придет драгоценное бесчувствие.

Афиши были повсюду – на заборах, на тумбах, на рекламных щитах. Казалось, с каждой поверхности в этом сумасшедшем грохочущем городе смотрел своими льдистыми безжалостными глазами Павел Горев в выпачканной копотью и кровью военной форме. «Смотрите в апреле, – орали крупные буквы, – самый ожидаемый фильм этой весны “Приказано – забыть”». А чуть ниже, после перечисления броских фамилий режиссера и исполнителей главных ролей, значилось: «Автор сценария – Маргарита Хромова».