Женщины его жизни - Звева Казати Модиньяни

Комплименты прекрасной синьоры вогнали его в краску, он опустил глаза и принялся усердно изучать носки собственных башмаков.

– В наше время застенчивость в таком взрослом молодом человеке, как ты, – качество редкое и драгоценное. – Люсилла льстила импульсивно, по вдохновению, безо всякой задней мысли. – Сколько тебе лет? – спросила она, приоткрывая губы в обольстительной улыбке.

– Шестнадцать, как Маттео. Мы же одноклассники, разве вы не помните? – Он лепетал общеизвестные вещи, взволнованный близостью, будившей в нем тайные желания.

– Вот видишь, ты меня совсем запутал! – Она мерила его жадным взглядом золотистых глаз, словно видела впервые, словно впервые была захвачена любовной лихорадкой, ломающей условности и моральные запреты. Первобытный запах желания, исходивший от юноши с серыми глазами, будоражил ее чувства и обжигал кожу. Ей стало не по себе.

– Не хочу беспокоить вас, синьора, – пробормотал Бруно, не трогаясь, однако, с места и вдыхая аромат женщины, неистово и сладко круживший ему голову.

Начав в шутку, Люсилла вызвала цепную реакцию неконтролируемых взрывов.

– Может быть, – прошептала она охрипшим голосом, – тебе лучше подождать Маттео там.

Она торопливо натянула на себя простыню голубого шелка, но достигла лишь того, что бретелька ночной сорочки сползла с плеча, на мгновение обнажив округлую крепкую грудь, загорелую до самого соска.

– Наверное, так будет лучше. – Но вопреки своим собственным словам Бруно опустился рядом с синьорой на пуф, затянутый белым атласом.

– Маттео вернется очень поздно, – краска бросилась ей в лицо, глаза засветились тусклым светом, как старое золото. Страсть, о которой пишут в романах, бушевала у нее в крови.

Бруно несколько минут оставался неподвижен, не сводя глаз с видения, заставлявшего его дрожать с головы до ног.

– Не прогоняйте меня, синьора, – прошептал он с мольбой.

– Я тебя вовсе не гоню, дорогой. – Ее глаза увлажнились, она не смогла сдержать рыдания. Обольстительная тридцатишестилетняя женщина исчезла, превратившись в цветущую юную девочку, влюбленную и сгорающую от неодолимой и бурной страсти.

Бруно наклонился к ней и с ребяческой робостью погладил прекрасную грудь. В горле у него пересохло, глаза горели, в паху стало тепло и тесно.

– Что я должен делать, синьора? – наивно спросил он, боясь все испортить. Возбуждение и непонятная упругость между ног сковывали его движения, он задыхался и утопал в море мучительного наслаждения. Голова шла кругом, он видел Люсиллу как сквозь дымку.

– А что ты делаешь со своей девушкой? – Люсилла гладила его лицо, шею, уши.

– У меня никогда не было девушки, – признался он.

– Никогда? – Легкие пальцы погладили его лоб и растрепали волосы.

– Никогда, синьора. – В низу живота сделалось совсем жарко, а брюки вдруг стали тесны в паху.

– Тогда ничего не делай.

Она поднялась, сбросив к ногам шелковую ночную сорочку и демонстрируя ослепительную наготу. Длинные стройные ноги, плоский живот, тонкая талия, тугие, гладкие бедра, великолепная грудь – все ее цветущее тело вопреки годам говорило о юности.

Бруно закрыл глаза. Ловкие и проворные пальцы, порхающие, словно крылья бабочки, расстегнули одну за другой пуговицы на его брюках. Нежный поцелуй вобрал в себя его напрягшийся пенис, попавший из тесного плена в сладостное и освобождающее рабство. Ни единой капли из горячей струи его семени не упало на землю. Затем губы женщины страстно приникли к его губам, и он ощутил на них вкус своего первого настоящего оргазма.

– Иди сюда, дорогой, – хрипло прошептала она.

Перейдя за несколько секунд к новому возбуждению, Бруно почувствовал, как ее рука ведет его, и погрузился в горячую влажность ее лона. Его захлестнуло волной неистового восторга, он ощутил неудержимое нарастание блаженства где-то глубоко внутри и познал слияние двух содроганий, экстаз двух распаленных тел, стремящихся друг к другу, глубинный смысл сексуального наслаждения, когда пик желания достигается одновременно.

Их тела отделились друг от друга. Мальчик и женщина чувствовали себя опустошенными и оглушенными.

– Я люблю тебя, – прошептал Бруно, впервые назвав ее на «ты».

– Нет, мальчик, – Люсилла сурово вернула его к действительности. Вскочив с постели и накинув халат, она швырнула ему его одежду. – Ну-ка одевайся, быстро!

– Но я правда люблю тебя! – решительно повторил он, неуклюже натягивая брюки.

– В один прекрасный день ты узнаешь, что такое любовь, – сказала она, проводя руками по пылающим щекам, – и поймешь, что это нечто совсем другое.

– Но я… – от волнения он начал заикаться.

– Возвращайся завтра, если хочешь повидаться с Маттео. – Ее лицо стало строгим и неприступным.

– А как же мы? – спросил Бруно, готовый вот-вот расплакаться.

– Между нами ничего не произошло, – сухо ответила она. – Женщина помогла тебе стать мужчиной. Но стать настоящим мужчиной ты сможешь только сам. Между нами, – повторила она властно, – ничего не произошло.

– Да, синьора, – покорно кивнул Бруно и почтительно поцеловал ей руку на прощание.

Оставшись одна, Люсилла бросилась на молельную скамеечку, впиваясь взглядом в скорбную фигуру Христа, обхватила лицо ладонями и принялась отмаливать свои грехи.

С этого дня женщины, знакомые с Бруно Брайаном, заметили в нем перемену. Многие стали тайно мечтать о близости с ним.

По дороге домой Бруно стал подумывать о самоубийстве. Женщина, вознесшая его на небеса, единственная женщина в мире, с которой он познал блаженство, прогнала его прочь. Он вспомнил о юном Вертере[75]и увидел себя лежащим во фраке на постели, испускающим последний вздох.

Одержимый романтическими страстями, раздираемый мучительным чувством вины (как-никак он ведь предал лучшего друга!), Бруно переступил порог особняка на улице Манзони. Было три с половиной часа пополудни, и дом казался вымершим. Несомненно, принцесса Изгро отправилась за покупками, а слуги отдыхали.

Он прошел по комнатам, с горьким сожалением заглянул во все знакомые и дорогие ему уголки, словно видел их в последний раз. На кухне он столкнулся с Кало, который священнодействовал над старой, обшарпанной неаполитанской кофеваркой, повидавшей на своем веку многое, начиная с бурбонского владычества. Кало всегда варил кофе только в этой старой «неаполитанке» по ему одному известному рецепту.

– Эти северяне вообще не имеют понятия о том, как готовить настоящий кофе. – Это была его любимая присказка. – Лишь бы был черным, а все остальное не важно. Конечно, миланская вода не из лучших, и это портит вкус. Но есть кой-какие маленькие хитрости, которых эти торопыги не знают и никогда не узнают.