Мир чудес - Робертсон Дэвис

Я не помнил. В тот вечер я так разнервничался, вспоминая Мэри Демпстер, что был не в состоянии обращать внимание на мелкую болтовню.

— Не помнишь? А я помню. Я сказал: «Судя по тому, что рассказал Рамзи, вы мой должник: с вас причитается за восемьдесят дней в раю — я уж не говорю о всяких мелочах. Но если подвезете меня до отеля, будем квиты».

— Восемьдесят дней в раю?

— Я родился за восемьдесят дней до срока. Бедный маленький Пол. Люди в наши времена не очень-то благосклонны к недоноскам. От этих маленьких уродцев одни хлопоты. В ведро его помойное, куда подальше. Вот только знает ли кто, что они сами при этом чувствуют. Лизл — очень тонкий психолог, и она считает, что нам так хорошо в материнском чреве. В тепле, в безопасности — покачивайся себе легонько в прекрасном свете пещеры. Возможно, это лучшая часть жизни человека, если только после смерти нас не ждет что-то еще более великолепное. А почему бы и нет? Самый ранний период жизни — все гуманитарные движения, все государства, желающие обеспечить благоденствие своих граждан, без всякой надежды на успех стремятся к нему. А Бой Стонтон одним подленьким движением лишил меня восьмидесяти дней необыкновенного счастья. Так неужели же я должен был скорбеть об окончании его жизни, когда он так бесцеремонно обошелся с началом моей?

— Магнус, но это ужасно несправедливо.

— В понимании справедливости этого мира — может быть. Но как насчет Высшей справедливости?

— Понимаю. Да, теперь я понимаю. Значит, ты позволил ему… «dree his weird»?[213]

— Ты и в самом деле стареешь, Данни. Начинаешь черпать выражения из времен своего шотландского детства. Но ты попал в точку. Да, я позволил ему «dree his weird».

— Теперь я понимаю, — сказал я, — объяснить это полиции было бы затруднительно.

Лизл рассмеялась и швырнула свой пустой стакан из-под бренди в дальнюю стену, на которой образовалась вмятина на кругленькую сумму.

— Рамзи.

— Лизл! Спасибо, что пришла.

— Магнус дрыхнет без задних ног. Но я о тебе волнуюсь. Надеюсь, ты не принял это слишком близко к сердцу — его предположение, что ты в значительной мере виновен в смерти Стонтона.

— Нет-нет. Я не прятал голову в песок и проглотил это еще до того, как присоединился к вам в Швейцарии. Точнее, когда приходил в себя после инфаркта. В таком старом кальвинисте, как я, голос совести всегда начинал говорить задолго до того, как раздавались голоса обвинителей во плоти.

— Рада это слышать. То есть рада, что ты не скорбишь и не волнуешься.

— Бой умер, как и жил — решительно и отважно, но без особого воображения. Он хорошо умел скрывать свое своенравие, в котором нередко проявлялся злобный характер. Камень в снежке, камень во рту трупа — все время какой-нибудь подвох.

— Ты думаешь, он утащил этот камень тебе назло?

— Безусловно. Магнус считает, что я хранил этот камень по злобе, и наверно, в какой-то мере он прав. Но еще я хранил его и для того, чтобы он постоянно напоминал мне о том, каковы могут быть последствия одного-единственного поступка. Вполне могло выясниться, что камень, который найдут у него во рту, я использовал как пресс-папье, но даже если нет — он прекрасно понимал, что я так или иначе узнаю об этой находке, и вот Бой решил, что точку в нашем споре длиною в жизнь должен поставить он.

— Какой наглый тип!

— Да нет. Но с теми, кто жизнерадостен, улыбчив, и в особенности с теми, кто всегда кажется молодым, нужно держать ухо востро.

— Ты завидуешь, Рамзи. Ах, ты, побитое жизнью ископаемое.

— Без зависти, может, и не обошлось, но принцип от этого не меняется.

— А что ты там кропаешь на первоклассной «савойской» бумаге?

— Это заметки для работы, которую я задумал. Опять же о Магнусе. Знаешь, он сказал мне, что как-то раз дьявол решительно вмешался в его жизнь.

— Он любит такие заявления, и я уверена, он говорит правду. Но жизнь — это последовательность чьих-то решительных вмешательств. Магнус, например, вмешался в мою жизнь и осветил ее как раз в то время, когда я нуждалась в понимающем друге даже больше, чем в любовнике. И послал его ко мне отнюдь не дьявол.

— Почему это должен быть дьявол? Бог хочет вмешиваться в то, что происходит на земле, а делать он это может только руками людей. Я думаю, и дьявол находится в таком же затруднительном положении. Было бы странно, если бы дьявол использовал Магнуса только в тот раз. И Бог тоже. Да, конечно же, и Бог тоже. Когда эта парочка хватает нас за фалды, наступает момент истины, момент выбора — ведь оба говорят с нами так безапелляционно, что разобраться, кому из них принадлежат какие слова, довольно затруднительно. Если есть выбор, то всегда имеются две возможности.

— Так вот, значит, что ты записываешь? И ты надеешься распутать этот клубок? Какое тщеславие!

— Я ничего не рассчитываю распутать. Но я составляю документ. Я тебе об этом много раз говорил. Когда никого из нас уже не будет — и тебя, дорогая Лизл, хотя ты младшая из нас, и Магнуса, — может быть, кто-то сумеет доказать свою гипотезу с помощью «Рамзи говорит…»

— Эгоист!