Черный тюльпан - Андрей Дышев

Перекреститься не успел. Только поправил быстрым движением автомат за спиной и сильно оттолкнулся от ветки. Крона березы зашелестела уже сзади меня. Окно надвинулось на меня слепым гигантским глазом. Я вцепился мертвой хваткой в горизонтальный деревянный брус, под которым крепился лист подоконника. Лакированное мокрое дерево сразу же стало уходить из-под ладони, и я впился в него ногтями. Хуже всего пришлось коленям, которые я выставил вперед, чтобы смягчить удар о стену. Потом от страха похолодела спина.

Я висел на руках, держась за ненадежную опору, и медленно, без рывков, подтягивался, приближаясь головой к стеклу. Оттуда, с березы, этот трюк выглядел более простым. Но я не подумал, как буду поднимать оконную раму, когда обе руки заняты.

Я коснулся грудью подоконника, закинул локоть за брус и перенес на него вес тела. Теперь можно было на мгновение отнять одну руку и приподнять окно. Коротким толчком просунул пальцы в щель и потянул вверх. Рама была страшно тяжелой и не фиксировалась. Я просунул руку глубже, ухватился за внутренний подоконник. Теперь я чувствовал себя более уверенным. Я уже наполовину пролез в окно, как неожиданно за подоконник зацепился поясной ремень. Несколько минут, держась на одной руке, я боролся с этим непредвиденным капканом и наконец, сбросив ремень вместе с кобурой и пистолетом вниз, тихо ввалился внутрь темной комнаты.

Окно за мной опустилось, и я окунулся в мир тишины. Дождь приглушенно барабанил в стекло, за ним черным флагом развевалась на ветру ветка. Я, сидя на корточках, всматривался в очертания предметов. Запах мастики и табака висел в воздухе. Я различил высокие напольные вазы, стулья и большой диван с цилиндрическими подушками; в противоположной стене комнаты тускло светились два окна с полукруглым верхом, разделенным рейками, как паутинка. С потолка свешивались светлые шторы, закрепленные на полукруглом карнизе, отчего они напоминали массивные колонны.

Что-то очень знакомое показалось мне в этих шторах, хотя, я был уверен, раньше никогда их не видел. Поднялся на ноги, осторожно, чтобы не скрипнули половицы, вышел на середину комнаты. Почти всю боковую стену занимала темная картина в тяжелой золоченой раме.

Я опустил руку в карман. Спичечный коробок промок почти насквозь, но все же я смог зажечь одну спичку. Она лишь на мгновение вырвала из темноты гигантское полотно и тотчас погасла, но я успел увидеть то, что ожидал.

Худой, изможденный Иисус с израненной терновыми ветками головой смотрел на розовое лицо Пилата по-собачьи, снизу вверх, и в глазах полубога не осталось ничего, кроме сломленной воли, страха и готовности отдать за жизнь все, что у него было…

Это была комната, в которой жила Анна.

За окнами шарахнула молния, череда вспышек осветила раскачивающуюся под резкими порывами ветра березу, ее дрожащие, переливающиеся тусклым серебром листья. На подоконник с бешеной силой посыпались крупные градины. Они катались по оцинкованному листу, как жемчужины, и, слипаясь, с потоками воды срывались вниз. Эпицентр грозового фронта находился где-то над особняком, и вспышки молний сразу же сопровождались мощным треском. Мистический свет от разрядов разгулявшейся стихии освещал комнату короткими эпизодами, словно перед моими глазами медленно прокручивали киноленту, и я улавливал каждый кадр, высвечивающийся на экране. Сейчас гроза стала моим союзником. Я мог без опаски ходить по паркетному полу, не боясь, что скрип половиц привлечет внимание хозяев особняка.

Почему комната пуста? – думал я, внимательно рассматривая диван, будто Анна могла затеряться в его складках. Она писала мне, что будет жить в офисе, то есть здесь, довольно долго, вплоть до отправки партии товара за рубеж. О какой партии шла речь? Не о той ли, которую поставляли сюда в цинковых гробах?

Я подошел к трюмо. Из зеркала на меня надвинулось какое-то мокрое, небритое чудовище с мрачным лицом и горящими глазами. Я с каким-то мазохистским наслаждением рассматривал себя. Низко же ты опустился, Кирилл Андреевич, сказал я себе, касаясь щеки рукой. На кого похож? Глаза ввалились, щеки впалые, и складки на них – словно глубокие сабельные шрамы. Это хорошо, что Анны не оказалось здесь. У нее наверняка бы помутился рассудок при виде такого красавца, пришедшего из грозы. Фильм ужасов, да и только!

Выдвижные ящички трюмо скользили по полозьям легко и без скрипа, что было верным признаком хорошей и дорогой мебели. Нижний был пуст, в среднем лежали цветные полиэтиленовые пакеты, мягкие на ощупь. Я не стал проверять их содержимое – наверняка это было белье Анны. Верхний был заполнен косметикой. Горьковатый запах французских духов, смешанный почему-то с резким запахом ликера, пощекотал мне ноздри, и перед глазами сразу всплыло милое лицо моей отважной разведчицы. Крым. Моя дача. Крыша, утонувшая в зарослях виноградника и вишни. Анна, одетая в короткий сарафан и пляжные тапочки… Как давно это было, как мало я ценил то время, когда она была рядом и, казалось, ничто не омрачает наш союз…

Я сдвинул в сторону пудреницу, коробочку с набором теней, и под ладонью оказался овальный бархатный валик. А-а, заколка для волос, моя старая знакомая! Помню, помню, как ты лежала на заднем сиденье темно-синей «Вольво», выдав свою хозяйку, как говорится, с головой.

Я взял заколку, поднес ее к лицу. Бархатная сторона ее была непривычно жесткой, будто в чем-то выпачкана. Я повернулся к окну. Снарядом разорвалась над особняком очередная молния, и я успел увидеть, что заколка выпачкана в засохшей крови.

Тревога заполнила мою душу намного быстрее, чем я успел придумать какое-нибудь банальное объяснение этому. Я бросил заколку на трюмо и снова полез в ящичек. Флакон духов, шпильки, стянутые резинкой, шелковый платок, который Анна повязывала себе на шею… Стоп! И здесь кровь. Много крови.

Развернул его, поднес к окну. Нет, никаких сомнений быть не может. Это кровь. Эти бурые пятна я никогда ни с чем не спутаю.

Я скомкал платок и затолкал его себе в карман. Нехорошо, думал я, снимая автомат из-за спины. Нехорошо получается. Нельзя так обращаться с девушкой, чтобы ее вещи вдруг ни с того ни с сего оказались выпачканными в крови. За каждую капельку будем наказывать. Будем жестоко наказывать…

Подошел к двери, надавил на ручку. Дверь была заперта, но автоматический замок, естественно, находился изнутри. Красивый, позолоченный, сработал надежно и бесшумно. Сверкающий никелем засов скользнул вправо, дверь приоткрылась. Узкий изогнутый коридор со стенами, обитыми рейками красного дерева, на них – макраме и пеньковая плетенка, изображающая дракона с тряпочным языком, зеленая ковровая дорожка… Обо всем этом Анна подробно писала в письме, почему же я так невнимательно читал!

Я медленно пошел по коридору. Не пригибаясь, не озираясь по сторонам. Прятаться есть смысл там, где есть за чем укрыться. Здесь же всевозможные телодвижения были бессмысленны. Узкий коридор, две стены. Если кто-то появится впереди меня, достаточно будет лишь поднять автомат к бедру и нажать на спусковой крючок. И потому я шел по самой середине коридора, как бродил из угла в угол своей судакской квартиры в часы одиночества и тоски. Мои жизненные цели почти всегда определяло чувство к женщине. Всякий раз оно становилось первопричиной моих авантюр, хотя я усердно убеждал себя в том, что это не так. Еще полчаса назад я играл в лазутчика, проникшего в глубокий тыл врага, и казалось, нет цели более достойной, чем узнать, кто крутит этими героиновыми делами и куда перепродают порошок. Теперь все это казалось мне глупой мышиной возней, на которую не стоило тратить столько усилий, и все мысли уже были заняты судьбой Анны.