Абу Нувас - Бетси Шидфар

Мухарик вздохнул и, с трудом поднявшись, вышел, а Хасан снова повернулся лицом к стене и попытался уснуть, но напрасно. Ему показалось вдруг, что пол под ним проваливается, снова закружилась голова.

Хасан сел, внезапно ударила мысль: ребенка похоронили без него! Он вспомнил его жалкое сморщенное личико и заплакал, как не плакал никогда в жизни. Правда, у него есть еще дети от жены и других наложниц, но эта нравилась ему больше всех, и он хотел, чтобы ее сын остался жить после его смерти. В глаза бросился листок со стихами на смерть ребенка. Взяв его, Хасан написал под ними:

Смерть близка к нам

И не хочет покинуть нас.

Каждый день я слышу вопли,

Каждый день кричат плакальщицы.

Сердца горюют и плачут,

И стонут, и слышны крики.

До каких пор ты будешь веселиться?

Беспечно шутить и смеяться!

Ведь смерть каждый день

Может ударить по огниву твоей жизни!

Поступай же так, словно завтра

Наступит мрачный день, полный ужасов.

Пусть не прельщает тебя мир,

Ведь его блага для тебя не вечны.

Ненависть к миру — твое украшение,

А любовь к нему — твой позор!

— Привет тебе, Абу Али, да пошлет Аллах несчетные милости твоему дому!

— И тебе привет, Абу Муххамед, добро пожаловать, но что у тебя за благочестивый вид?

Аль-Уттаби с усмешкой посмотрел на Хасана:

— Нет, достойнейшей господин, это ты стал знаменитым благочестивцем. Об этом уже говорит весь Багдад.

Хасан с удивлением посмотрел на Уттаби:

— Что же говорит весь Багдад?

— Говорят, то Абу Нувас раскаялся, ходит босиком в мечеть пять раз каждый день, даже в дождь по грязи, отрекся от вина и от своих прежних заблуждений и пишет только стихи, предостерегающие от адских мук и призывающие к праведной жизни.

— Кто говорит это? — спросил Хасан в бешенстве. — Я уже стал шутом повелителя правоверных, не хватает мне только превратиться в посмешище для багдадских гуляк и являть собой осла из набожных слов!

Хасан хлопнул в ладоши. Появился растолстевший и важный Лулу.

— Пошли к Марьям, вели ей доставить два бурдюка с вином получше для моих друзей, и пусть нам прислуживает ее брат. А потом пригласи ко мне всех моих друзей и тех, кто раньше считался другом, и прикажи потом приготовить все, что нужно, и побыстрей.

Получить приглашение от любимого поэта халифа, прославленного Абу Нувасу, считается честью, тем более что он теперь реже устраивал пирушки — вечерами его требовал к себе Амин, а в другое время он был утомлен. Встретиться с ним легче всего у Марьям — там он часто занимался с учениками, диктовал им свои стихи, исправлял писанное ими, иногда читал молодым любимых древних поэтов.

Но сегодня выдался свободный вечер. Амин нашел себе новую забаву — танцы в широкой длинной юбке на обручах с приделанной тряпичной лошадиной головой. Если кто посмотрит со стороны, покажется, что перед ним низенькая пузатая лошадь, покрытая попоной и несущая коротконогого всадника. Раньше эту персидскую простонародную игру можно было увидеть разве что на рынках, но Амин ввел ее в обиход, и один из придворных халифа жаловался Хасану, что повелитель правоверных однажды заставил его всю ночь дудеть в пастушью свирель, под звуки которой халиф любил плясать вместе со своими невольницами и евнухами.

… Друзья собрались, и Хасан с теснящей грудь тоской увидел, как изменились многие — Хали потерял несколько зубов и стал шепелявить, Раккаши сидел, приоткрыв рот и вытирая платком слезящиеся глаза, Муслима не было — говорили, что он находится в Хорасане, при Абдаллахе, брате халифа. Из учеников некоторые выглядели старше Хасана, которому негустая борода и все еще сохранившаяся подвижность придавали моложавый вид.

Наконец брат Марьям принес вино.

— Ну-ка, налей нам на пробу, молодец! — обратился к нему Хали, а Хасан добавил:

— Мы будем пить и посрамим клеветников, упрекающих нас в лицемерном раскаянии и отказе от вина — брата нашей души. Эй, сын Шломы, потомок собеседника божьего, налей и подай чашу мне первому, а я пущу ее по кругу.

Взяв в правую руку чащу с густым красным вином, Хасан сказал:

— Как мне отказаться от вина, когда сердце мое разделили

Взор прекрасных глаз и блеск вина в кубке?

Если ты не можешь высечь искру из огнива,

Разожги свой костер, если хочешь, взяв огонь моего сердца!

— Живи вечно, Абу Нувас! — крикнул Хали и взял чашу из рук Хасана.

Приходили еще гости, и каждому хозяин подносит чашу, отпив из нее ровно половину со словами:

— Смотри, ты своими глазами видел, как верно известие о том, что я раскаялся!

Наверное, он выпил слишком много, потому что проспал весь следующий день и не мог подняться, когда Амин прислал за ним. Посыльный халифа ушел, услышав от Лулу, что Абу Нувас болен и лежит в постели, но вскоре вернулся:

— Повелитель правоверных недоволен и приказывает Абу Нувасу встать и явиться на площадь Мусалла, приготовив стихи по случаю постройки новой мечети.

Испуганный Лулу встал перед постелью и, переминаясь с ноги на ногу, передал слова посланца.

— Чтобы Аллах покарал Амина, Зубейду, его мать, и весь их проклятый род! — прошептал Хасан, с трудом садясь на постели.

Голова у него кружилась, во рту было горько, будто наелся дикой дыни — колоквинта. Не выполнить приказ Амина опасно, тем более что он дважды посылал за ним. Пошатываясь, Хасан встал, подошел к столику и выпил полную чашу неразбавленного вина.

— Ну что же, передай этому сыну шлюхи, что я буду на площади Мусалла с готовыми стихами.

Новая мечеть сверкала свежей позолотой михраба, деревянная резьба соперничала в тонкости с алебастровой решеткой, и Хасан порадовался — он словно знал, какой она будет, хотя ни разу не видел. Он теперь долго не задумывался над стихами — надо написать хороший васф, и он его напишет. Ему легко описать коня, сокола, вино в серебряной или хрустальной чаше, дворец или мечеть: для каждого описания есть свои слова, и он выбирает их безошибочно, не колеблясь.

Амин остался доволен:

— Ты хорошо сложил эти стихи, Абу Али, похвально, что они не очень длинны, так что награда тебе не будет обременительной для казны. Я жалую тебе за каждый бейт по тысяче дирхемов и приглашаю тебя сегодня ночью на прогулку по Тигру.

Кругом все замолчали — по тысяче дирхемов за бейт — щедрость, неслыханная даже для Амина, не знающего цены деньгам. Казначей открыл рот:

— Повелитель правоверных…

Но халиф прервал его: