Ваша жизнь больше не прекрасна - Николай Крыщук

Речь о том, что ученые называют фенотипической пластичностью, иначе говоря, приспособленчеством, которое вообще-то полезно, поскольку работает на выживание. Способность приспосабливаться охраняет организм от стрессовых воздействий среды, создает как бы буфер, противостоящий отбору, определяемому средой.

Примеры из жизни растений и животных были известны даже мне. Ну, например, то, что у листьев, находящихся в тени, площадь поверхности больше, чем у «солнечных листьев», благодаря чему компенсируется низкая освещенность.

Еще нагляднее наследование приобретенных признаков в поведенческой адаптации животных. Например, если появился новый хищник, от которого можно спастись, только забравшись на дерево, жертвы могут научиться залезать на деревья, даже если раньше этого не делали. Если это будет продолжаться достаточно долго, те особи, которые быстрее учатся залезать на деревья, получат селективное преимущество, то есть будут оставлять больше потомков. Следовательно, начнется отбор на способность влезать на деревья. Таким образом, фенотипический признак, появлявшийся в результате обучения, со временем может стать инстинктивным (врожденным) — изменившееся поведение будет «вписано» в генотип. Ну и лапы при этом тоже, скорее всего, станут более цепкими.

То же и в человеческом обществе. Если поведенческие решения и стереотипы, принимаемые людьми, передаются от поколения к поколению в виде культурных практик и традиций, то их следует рассматривать как фактор, формирующий человеческий геном.

Получается, что геном рабства тоже возможен, во всяком случае, это не пустая выдумка лихих журналистов и популярных историков. Что-то, значит, и в этом есть, отметил я для себя по ходу рассказа.

Изменение фенотипа, однако, возможно и без изменения генома. То есть перенесите растение на свет, и листья примут свою обычную форму. Для наследуемых изменений в фенотипе, повторю, необходимо время, стабильное, однонаправленное влияние среды на несколько поколений. Например, распространение мутации, позволяющей взрослым людям переваривать молочный сахар в лактозу, произошло в тех человеческих популяциях, где вошло в обиход молочное животноводство. В России эти условия были выполнены безупречно, то есть тоталитарные механизмы работали даже более стабильно, чем производство молока.

Однако и это еще не всё. Так называемый дрейф генов был доказан только в лабораторных условиях. В природных популяциях он возможен, только если срабатывает эффект «бутылочного горлышка». Под этим милым определением скрывается сокращение генофонда (то есть генетического разнообразия) популяции вследствие критического уменьшения ее численности. И здесь, в результате войн, эмиграции и ГУЛАГа, Россия была образцовой лабораторией. К этому следует прибавить, что для реализации всех этих явлений еще одним условием является изолированность группы. Его выполнение в условиях «железного занавеса» оставляю без комментариев.

Изменение биологической среды и прочие технологические процессы Антипов выносил за скобки. Этим занимаются все ученые мира, что сказывается даже в осторожных резолюциях Всемирной организации здравоохранения, как например: «Предполагается, что медицинские последствия, такие, как раковые заболевание, изменения в поведении, потеря памяти, болезни Паркинсона и Альцгеймера, СПИД, синдром внезапной смерти внешне здорового ребенка и многие другие состояния, включая повышение уровня самоубийств, являются результатом воздействия электромагнитных полей». Антипов смеялся: «предполагается», «изменения в поведении», «потеря памяти». Какие отважные ребята! На его взгляд эти изменения были очевидны.

Больше всего при разговорах с Антиповым ГМ интересовался, конечно, механизмами происходящего в России. Но именно здесь начинался, как он говорил, настоящий театр, до которого академик был охоч. Антипов то приговаривал словами из детского стишка Плещеева: «Будет вам и белка, будет и свисток!..», то начинал дьявольски хохотать:

— «Эффект Брюса», дорогой! Вернее, «Брюс», потому что мадам Хильда была все-таки женщиной. Он, видишь ли, состоит в том, что беременность самки мышей и полевок, только что осемененной одним самцом, может блокироваться запахом мочи другого самца. — ГМ недоумевал: при чем тут полевки? — Не понимаешь! — кричал академик. — Они же обоссали всю страну и всех обесплодили. А ты думаешь, почему у нас каждые пятнадцать минут рекламируют лекарства от импотенции? — Палец его вздымался высоко вверх: — От них несет мочой! У них детское недержание! Включи «ящик», обормот. Вглядись в их лица, когда они предстают перед народом. Говорю тебе, как старый физиогномисг. Мышцы лица напряжены, движения, как у деревянных кукол, взгляд рассеянный, глаза то и дело тянутся вбок или к небесам и готовы закатиться. Это они прилюдно спускают себе в штаны. Зуб даю!

При всей экспрессии этого высказывания его вряд ли можно было считать аргументом. ГМ бормотал в ответ что-то протестующее. Друг же продолжал язвить:

— Не куксись (препротивное, кстати, слово). Отсутствие юмора, знаешь ли, простительно только одному литературному персонажу. Только одному! Не мнишь же ты себя?

Иногда они вели с Антиповым, как называл это ГМ, «стариковские разговоры».

— Замечали вы, Костя, что на закате, при низком солнце предметы и люди выглядят более рельефно, что ли, но в то же время не совсем правдоподобно и как бы карикатурно? Лица неестественно загорелые, присыпанные песком или землей, а глаза живут отдельно и смотрят на тебя с меланхоличной пристальностью, как на юлу, в ожидании, что она вот-вот прекратит свое небесное фуэте и ляжет набок. Да и все вещи, и даже деревья… Они словно бы замерли в парении и ждут темноты, чтобы упасть. Очень, я вам доложу, неблагополучное состояние. Мир повернулся к тебе вполоборота, намереваясь уйти. Не «до свиданья» же ему говорить. Да и он к вежливости себя не принуждает, напротив, хочет показать на прощанье, что будет жить наперекор дохлым твоим заветам. Не так, может быть, ответственно, нежно и возвышенно, а зато веселее. Да. Отсюда и знаменитые стариковские жалобы. А вы думали?

Антипов во время этих разговоров, конечно, подсмеивался над собой, но жаловался все равно обыкновенно, по-стариковски. Ум человеку в таких случаях только и пригождается, что для усмешки. Можно увидеть свою старость со стороны, но лет от этого все равно не убавится.

«Бабы расхотели рожать, — жаловался старик Антипов. — В старые времена рожали помощника, теперь нахлебника. Вот материнский инстинкт и иссяк. Любовь тоже упразднена за ненадобностью. Ведь любовь это трата, а человеку и на себя сил едва хватает. Хиреет народ, крови мало. Продукта своего никто глазами не видит, нет и радости. И заинтересованности в другом нет. Поскольку совместная деятельность отсутствует. Все, как божьи коровки, ползут по световой дорожке, которую положил перед ними фонарик нового дня.

Жизнь насекомая. А значит, нет и мысли о смерти. Был давеча на родине. Старушка Прасковья померла. Сыновья ее так нашумелись от кручины, что уже и могилу вырыть не в состоянии. Глава волости сам гроб сколачивал да сам с мальчишками хоронил. А те пришли в себя только на пятый день. Праздник кончился. А что отмечали-то?