Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси

так сжаты, что казались бесцветной полоской, – у нее закружилась голова, потому что она долго стояла, нагнувшись над корзиной. В этой позе – с тремя мухами, кружившимися над ее красивой седой головой, – она могла бы послужить моделью для скульптуры женщины со стоической душой. Затем она направилась к саквояжу – уголки ее сжатых губ нервно вздрагивали, – и, устремив на него серые глаза с сомнением и надеждой, раскрыла клещи и крепко ущемила непокорный замок.

Обед, на котором присутствовали все шестеро из Хемпстеда, оказался не таким бурным, как ожидал Джон, – это объяснялось и его гостеприимством, и общим старанием избежать споров, чтобы не ставить в тупик и не огорчать бабушку. Фрэнсис Фриленд знала, что между людьми существуют разногласия, но она никак не могла примириться с тем, что, затеяв спор, люди часто пренебрегают хорошими манерами и даже забывают дарить друг друга улыбками. В ее присутствии все об этом помнили, и когда подали спаржу, темы, годные для застольного разговора, были уже исчерпаны. Тогда, чтобы не допустить неловкого молчания, немного поговорили о спарже. Флора заметила, что в Лондоне сейчас еще полно народу; Джон с ней согласился.

Фрэнсис Фриленд, улыбаясь, прибавила:

– Как хорошо, что Дирек и Шейла увидели Лондон в это время!

– Как, – спросила Шейла, – разве здесь не всегда столько народу?

Джон ответил:

– В августе в Лондоне совсем пусто. Считается, что из города выезжают около ста тысяч человек.

– Вдвое больше, – возразил Феликс.

– Называют разные цифры… Мои предположения…

– Но ведь это означает, что уезжает только один человек из шестидесяти! Это свидетельствует…

Джон, когда Дирек его так резко перебил, слегка нахмурился:

– О чем же, по-твоему, это свидетельствует?

Дирек бросил взгляд на бабушку:

– Нет-нет, ни о чем…

– Свидетельствует о том, как безжалостны большие города, – вмешалась Шейла. – «Весь город уехал», «Лондон совершенно пуст»! Где же он пуст? Если б вам этого не сказали, вы бы не заметили никакой разницы…

– Это еще далеко не все, – пробормотал Дирек.

Флора предостерегающе толкнула под столом ногой Джона, а Недда попыталась толкнуть Дирека; Феликс ловил взгляд Джона, Алан пробовал перехватить взгляд Шейлы. Джон кусал губы и упорно смотрел в свою тарелку. Только Фрэнсис Фриленд по-прежнему улыбалась и, нежно глядя на дорогого Дирека, думала, как он будет хорош, когда отрастит себе красивые черные усы. И она произнесла:

– Ну что ж, милый, ты чего-то недосказал?

Дирек поднял голову.

– Вы действительно хотите, чтобы я все досказал до конца, бабушка?

Недда с другой стороны стола отчаянным шепотом взывала к Диреку:

– Не надо, Дирек…

Фрэнсис Фриленд удивленно подняла брови. Вид у нее был почти лукавый.

– Ну конечно, милый… Мне очень хочется послушать… Это так интересно…

– Видите ли, мама, – Феликс так неожиданно вмешался в разговор, что все невольно к нему обернулись, – Дирек хотел сказать, что мы, жители Вест-Энда: Джон, я, Флора, Стенли и даже вы – словом, люди, выросшие в шелку и бархате, – до такой степени привыкли считать себя солью земли, что, покидая Лондон, говорим: «В городе никого не осталось». Это само по себе нехорошо. Но Дирек хотел сказать, что еще хуже то, что мы действительно соль земли, и если народ вздумает нас потревожить, мы сделаем все, чтобы он нас больше не тревожил. Ты ведь именно это собирался сказать, Дирек?

Дирек с немым удивлением смотрел на Феликса.

– А еще он думал сказать вот что, – продолжал Феликс. – Старость и традиции, капиталы, культура и прочный порядок вещей, точно жернова, легли на грудь нашей страны, и смелой юности, сколько бы она ни корчилась, все равно не выбраться наружу. Мы, по его мнению, только притворяемся, будто любим молодость, дерзание и тому подобное, а на деле расправляемся с ними, не давая им даже созреть. Ты ведь это собирался сказать, Дирек?

– Да, вы бы хотели с нами расправиться, но у вас ничего не выйдет…

– Выйдет, я полагаю, и мы сделаем это с улыбкой, вы даже не поймете, что происходит…

– Я считаю это подлостью…

– А я считаю это естественным. Посмотри на стареющего человека, обрати внимание, как изящно, постепенно протекает этот процесс. Вот хотя бы мои волосы… Твоя тетка меня уверяет, будто от месяца к месяцу в них не заметно никаких перемен. А между тем они все больше… вернее, их становится все меньше.

Пока Феликс разглагольствовал, Фрэнсис Фриленд сидела, прикрыв глаза, но тут внезапно их подняла и пристально посмотрела на макушку сына.

– Милый, – сказала она, – у меня есть как раз то, что тебе нужно. Когда будешь уходить, обязательно захвати с собой… Джон тоже собирается попробовать.

Поток философских рассуждений был так неожиданно прерван, что Феликс заморгал, как вспугнутая сова.

– Мама, – сказал он, – только у вас есть дар всегда оставаться молодой…

– Что ты, милый, я ужасно старею… Мне так трудно бороться с дремотой, когда люди кругом разговаривают. Но я это непременно в себе поборю. Так невежливо и некрасиво… Я иногда ловлю себя на том, что дремлю с открытым ртом.

– Бабушка, – спокойно заметила Флора, – у меня от этого есть чудное средство, последняя новинка…

На лице Фрэнсис Фриленд мелькнула нежная и чуть смущенная улыбка.

– Ну вот, – сказала она, – вы меня поддразниваете. – Но взгляд у нее был ласковый.

Едва ли Джон понял, куда Феликс метит своими речами, – скорее всего он просто все прослушал; будучи чиновником министерства внутренних дел, он привык пропускать все мимо ушей. Капиталы для Джона были капиталами, культура – культурой, а прочный порядок вещей уж, несомненно, казался прочным. Все это ничуть не было признаком старости. Ну а социальные проблемы или хотя бы то, о чем кричат эти горячие юнцы, – все это он знает как свои пять пальцев, и обобщать тут глупо. Он и так по горло занят женским вопросом, неурядицами с рабочими и тому подобным, у него нет времени философствовать, да и вообще это занятие сомнительное. Человек, который ежедневно, по многу часов, занят настоящим делом, не станет тратить время на праздные разглагольствования. Однако Джон хоть и пропустил речи Феликса мимо ушей, все же был раздосадован: когда философствует родной брат, это всегда действует на нервы. Нельзя, конечно, отрицать, что положение в стране трудное, но уж капиталы, простите, и тем более прочный порядок вещей здесь ни при чем. Виноваты во всем только индустриализация и свободомыслие.

Проводив гостей, Джон поцеловал мать и пожелал ей спокойной ночи. Он гордился своей матерью: она замечательная женщина и всегда держится так, будто все обстоит как нельзя лучше. Даже ее смешная