Пересадочная станция - Клиффорд Саймак

— Все равно ты убил малиновку. А убивать запрещается.

— Знаю, — сказал Питер, — Знаю, что запрещается. Но ведь вы сами меня попросили попасть в нее. Вы мне показали. Вы…

— Я не говорила, чтобы ты ее убивал! — кричала Поня, — Я думала, ты просто дашь хорошего тычка. Напугаешь ее как следует. Она всегда такая важная, надутая была…

— Я же сказал вам, что палка сильно бьет.

Страх пригвоздил Вебстера к месту.

«Далеко и сильно, — думал он. — Далеко и сильно — быстро».

— Не тревожься, дружище, — мягко произнес волк, — Мы знаем, что ты не нарочно. Это останется между нами. Мы никому не скажем.

Поня прыгнула на дерево и запищала с ветки:

— Я скажу! Скажу вот Дженкинсу!

Волк рыкнул на нее с лютой ненавистью:

— Ты доносчица паршивая! Подлая сплетница!

— Скажу, скажу! — не унималась Поня, — Вот увидите! Скажу Дженкинсу.

Она стремглав поднялась по стволу, добежала до конца ветки и перескочила на другое дерево.

Волк сорвался с места.

— Куда? — осадил его Питер.

— Всю дорогу по деревьям ей не пробежать, — торопливо объяснил волк, — На лугу придется спуститься на землю. Ты не тревожься.

— Нет, — сказал Питер, — Не надо больше убийств. Хватит одного.

— Но ведь она в самом деле скажет.

Питер кивнул:

— Не сомневаюсь.

— А я могу ей помешать.

— Кто-нибудь увидит и донесет на тебя, — сказал Питер. — Нет, Лупус, я тебе не разрешаю.

— Тогда улепетывай поскорей. Я знаю место, где ты можешь спрятаться. Тысячу лет искать будут, не найдут.

— Ничего не выйдет. В лесу глаза есть. Слишком много глаз. Они скажут, куда я пошел. Прошли те времена, когда можно было спрятаться.

— Наверно, ты прав, — медленно произнес волк, — Да, наверно, прав.

Он повернулся и посмотрел на убитую малиновку.

— Ну а как насчет того, чтобы изъять доказательство? — спросил он.

— Доказательство?..

— Вот именно…

Волк быстро сделал несколько шагов, опустил голову. Послышался хруст. Лупус облизал усы и сел, обвив лапы хвостом.

— Сдается мне, мы с тобой могли бы поладить, — сказал он, — Честное слово, могли бы. У нас так много общего.

На носу его предательски трепетало перышко.

Туловище было хоть куда.

Нержавеющее, крепкое — никакой молот не возьмет. А всевозможных приспособлений и не счесть.

Это был подарок Дженкинсу ко дню рождения. Изящная гравировка на груди так и гласила:

«Дженкинсу от псов».

«Все равно я не смогу им воспользоваться, — сказал себе Дженкинс. — Оно слишком роскошное для меня, для такого старого робота. Я себя буду неловко чувствовать в этаком убранстве».

Покачиваясь в кресле, он слушал, как воет ветер под застрехой.

«Но ведь подарок сделан от души… А обижать их нельзя ни за что на свете. Так что изредка придется все же пользоваться новым туловищем — просто так, для вида, чтобы сделать приятное псам. Нельзя совсем не пользоваться им, ведь они столько хлопотали, чтобы его изготовить. Конечно, это туловище не на каждый день, только для исключительных случаев.

Таких как вебстерский пикник. На пикник стоит принарядиться. Торжественный день… День, когда все Вебстеры на свете, все Вебстеры, которые еще живы, собираются вместе. И меня приглашают. Да-да, всякий раз меня приглашают. Ведь я вебстерский робот. Вот именно, всегда был и буду вебстерским».

Опустив подбородок на грудь, он прислушался к шепоту комнаты и повторил за ней слова. Слова, которые он и комната помнили. Слова из давно минувшего.

Качалка поскрипывала, и звук этот был неотделим от пропитанной настоем времени комнаты, неотделим от воя ветра и бормотания дымохода.

«Огонь, — подумал Дженкинс, — Давно мы огня не разводили. Людям нравилось, чтобы в камине был огонь. Бывало, сидят перед ним, и смотрят, и представляют себе разные картины. И мечтают…

Но мечты людей — да, где вы, мечты людей? Улетели на Юпитер, погребены в Женеве, и теперь только-только начинают пробиваться хилые ростки у нынешних Вебстеров.

Прошлое… Я чересчур занят прошлым. Поэтому от меня мало проку. Мне столько надо помнить, так много, что очередные дела отходят на второе место. Я живу в прошлом, а это неправильно.

Ведь Джошуа говорит, что прошлого нет, а уж кому об этом знать, как не ему. Из всех псов только он один и может знать. Он так старался найти прошлое, чтобы отправиться туда, отправиться назад во времени и проверить то, что я ему рассказывал. Он думает, что у меня маразм, считает мои рассказы старыми роботскими побасенками, полуправдой, полувымыслом, причесанным для гладкости.

Спроси его — ни за что не признается, но ведь думает именно так, плутишка. И думает, что я не знаю этого, да не тут-то было».

Дженкинс усмехнулся про себя.

«Где ему провести меня. Меня никто из них не проведет. Я их насквозь вижу, знаю, чем они дышат. Я помогал Брюсу Вебстеру переделывать самых первых из них. Слышал самое первое слово, какое было ими произнесено. Они-то, может быть, забыли, да я помню каждый взгляд, каждый жест, каждое слово.

А может быть, это только естественно, что они забыли. И ведь они немалого достигли. Я старался поменьше вмешиваться, так оно было лучше. Так мне велел и Джон Вебстер в ту далекую ночь. Потому Джон Вебстер и сделал то, что ему пришлось сделать, чтобы закрыть наглухо город Женеву. Конечно, Джон Вебстер. Кто же еще. Кроме него некому.

Он думал, что всех людей запер там и освободил Землю для псов. Но он забыл одну вещь. Вот именно, забыл. Он забыл про своего собственного сына с его компанией лучников, которые с утра пораньше отправились в лес играть в дикарей и дикарок.

И ведь игра обратилась горькой действительностью почти на тысячу лет. Пока мы их не нашли и не доставили домой. В усадьбу Вебстеров — туда, откуда все пошло».

Наклонив голову и сложив руки на коленях, Дженкинс продолжал медленно качаться. Поскрипывало кресло, и ветер гулял под стрехой, и дребезжало окно. И камин, с его прокопченной глоткой, толковал что-то про былые дни, про других людей, про давно отшумевшие западные ветры.

«Прошлое, — думал Дженкинс. — Вздор. Безделица, когда впереди еще столько дел. Еще столько проблем ожидает псов.

Например, перенаселение. Уж сколько мы о нем думаем, сколько говорим. Слишком много кроликов, потому что ни волкам, ни лисам не разрешается их убивать. Слишком много оленей, потому что койотам и волкам запрещается есть оленину. Слишком много скунсов, слишком много мышей, слишком много диких кошек. Слишком много белок, дикобразов, медведей.