Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора - Джудит Герман

В то время как группа, фокусирующаяся на травме, может быть полезна для работы с определенными остаточными проблемами на третьей стадии восстановления, более общие трудности в отношениях лучше решать с помощью групповой межличностной психотерапии. Многие пострадавшие, особенно те, что перенесли длительную повторяющуюся травму, понимают, что это событие ограничило и исказило их способность к близости с другими людьми. Сильвия Фрейзер размышляет о своих вечных трудностях в формировании отношений после того, как она пережила инцест:

Одной осознанности недостаточно, чтобы изменить сложившиеся паттерны отношений. Требуется неоднократная практика. Группа межличностной психотерапии с открытой датой завершения работы предоставляет защищенное пространство для такой практики. В ней есть место и эмпатическому пониманию, и прямому вызову. Поддержка группы дает каждой участнице возможность без чрезмерного стыда признать, какие аспекты ее поведения не слишком адаптивны, и помогает рискнуть начать строить отношения по-новому.

Группа, фокусирующаяся на межличностных отношениях, имеет совершенно иную структуру, чем группа, фокусирующаяся на травме. Четкие различия в их структурах отражают различия в терапевтических задачах. Временной фокус межличностной группы сосредоточен на настоящем, а не на прошлом. Участниц поощряют обращать внимание на свои интеракции здесь и сейчас. Хорошо, если состав группы будет скорее разнообразным, чем гомогенным. Нет никаких причин ограничивать его людьми, разделяющими конкретный общий травматический опыт, так как цель группы помочь каждому члену в настоящем усилить чувство принадлежности к человеческой общности.

Если встречи групп, фокусирующихся на травме, как правило, продолжаются заданное время, то для групп межличностных отношений обычно характерны открытая дата завершения и стабильный, медленно меняющийся состав. Если группы, фокусирующиеся на травме, отличаются высокой структурированностью и активной позицией ведущих, то межличностные группы сравнительно неструктурированы, стиль ведения – более свободный. Вопросы вроде распределения времени, которые в группе, фокусирующейся на травме, решают ведущие, в группе межличностных отношений решаются путем переговоров между участницами/участниками. Наконец, если группы, фокусирующиеся на травме, не поддерживают конфликты между своими членами, то группы межличностных отношений допускают и даже поощряют их возникновение в безопасных пределах. Более того, эти конфликты необходимы для решения терапевтических задач, поскольку именно через их анализ и разрешение участницы/участники приходят к новым пониманиям и изменениям. Обратная связь – и поддерживающая, и критическая, – которую каждый член группы получает от других, – мощный инструмент терапевтических изменений[632].

Для людей, переживших травмирующий опыт, участие в группе межличностных отношений – серьезный вызов. Когда-то им уже пришлось ощутить себя выброшенными далеко за пределы человеческих социальных договоренностей, и они много работали над тем, чтобы достичь точки, где хотя бы чувствуют, что, возможно, другие выжившие в состоянии их понять. И теперь они прикасаются к возможности воссоединиться с более широким миром и создать связи с большим количеством людей. Очевидно, это задача для последней стадии восстановления. Выжившие должны быть готовы отказаться от «уникальности» своей идентичности. Только к этому моменту они могут начать думать о своей истории как об одной из многих и представлять свою личную трагедию как часть условий человеческого существования. Ричард Роудс, переживший жесточайшее насилие в детстве, так озвучивает эту трансформацию:

Выжившие входят в группу межличностной психотерапии, обремененные знанием, что травма по-прежнему живет в их повседневных отношениях с другими людьми. А когда они покидают группу, они уже знают, что травму можно преодолеть активной вовлеченностью в отношения с другими – они способны полностью присутствовать во взаимных отношениях. И хотя они несут на себе неизгладимый отпечаток прошлого опыта, они также воспринимают свои ограничения в более широком контексте – как часть обстоятельств человеческого существования. Они признают, что в какой-то степени каждый – узник прошлого. Углубляя свое понимание трудностей любых человеческих отношений, они вместе с тем учатся дорожить выстраданными моментами близости.

Общность с другими людьми несет в себе все смыслы слова «общий». Она означает принадлежность к обществу, наличие общественной роли, причастность к универсальному. Она означает чувство знакомства, известности, сопричастности. Она означает принятие участия в традиционном, обыденном, привычном и повседневном. Она также содержит в себе чувство малости, незначительности, ощущение, что твои собственные проблемы – «капля в море». Выжившие, достигшие общности с другими, могут отдохнуть от праведных трудов. Их восстановление завершено; впереди только их жизнь.

Взявшись писать «Травму и восстановление», я стремилась интегрировать накопленные знания и опыт многих клиницистов, исследователей и политических активистов, свидетельствовавших о психологическом воздействии насилия. Мне хотелось соединить в одном всеобъемлющем трактате свод знаний, которые на протяжении минувшего столетия периодически предавались забвению, а потом открывались заново. Я утверждала, что исследования психологической травмы – это в основе своей политическое предприятие, поскольку они привлекают внимание к опыту угнетенных. Я предсказывала, что эта сфера будет по-прежнему окружена спорами и противоречиями, каким бы прочным ни был ее эмпирический фундамент, поскольку в мире продолжают действовать те же исторические силы, что в прошлом обрекали важные открытия на забвение. Я утверждала, наконец, что только неразрывная связь с глобальным политическим движением за права человека могла бы в итоге поддерживать нашу способность говорить вслух о невыразимых вещах.

За пять лет после публикации этой книги счет новым жертвам насилия пошел на миллионы. Массовые зверства, совершенные в ходе войн в Европе, Азии и Африке, сфокусировали международное внимание на опустошительном воздействии насилия и способствовали признанию того, что психологическая травма действительно является общемировым феноменом[634]. В то же время, поскольку наблюдения, согласно которым якобы существуют различия между гражданским населением и солдатами на войне, повсеместно опровергнуты, политическая природа насилия против женщин и детей стала более очевидной. Вопиющее, систематическое применение по всему миру изнасилования как инструмента войны создало чудовищный повод для повышения осознанности[635]. В результате изнасилование было на международном уровне признано нарушением прав человека, а преступлениям против женщин и детей была присвоена (по крайней мере, в теории) такая же степень тяжести, как и другим военным преступлениям[636].