Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

это, потому что мать моя на данные С. Н. деньги купила другую корову. Это было, когда мы уже жили в Поленове. В мои обязанности (в 11–14 лет) входила забота об этом милом и добром животном. В 1943–1946 годах Сергей Николаевич посылал нам посылки с продуктами и подарками детям.

Внешность о. Сергия в годы нашего знакомства соответствовала внешности священника: седая бородка, длинные волосы, холщовая рубашка навыпуск под ремнем. В общении он был ласков, как священник, внимателен к людям, что я испытал на себе. Он умел утешить человека, попавшего в трудные обстоятельства. Помню, как он утешал Александру Алексеевну, когда у нее случилась неприятность на работе[513]. Вина он не пил, и рюмок в хозяйстве под рукой не оказалось, когда уважаемому гостю перед обедом хотели налить водочки в соответствии с его привычкой перед обедом принимать стопку. Это был народный артист СССР, актер Художественного театра Василий Осипович Топорков.

Гостей летом, весной и осенью принимали на веранде, выходящей в сад. Окна полукруглой веранды были с полукруглым завершением, как и другие окна с таким же верхом. Они были гордостью Ирины Алексеевны. В период строительства дома она сумела их вывезти на грузовике с территории уничтожаемого Страстного монастыря, бывшего на Тверской улице на месте, где сейчас стоит памятник Пушкину. Ей удалось договориться с начальством, и рабочие отгрузили ей ненужные им рамы с коробками. Они очень пригодились для дома тайного священника. Ирина Алексеевна мне рассказывала не раз, как купила и привезла рамы.

На веранде на протяжении всех лет, когда я бывал в Болшеве, был один интерьер. От двери из дома справа на табурете в деревянной 2-ведерной кадке (или около того) рос прекрасный экземпляр тропического растения бегония рекс. Черные, наподобие бамбука, узловатые стволики, их было с десяток, несли крупные остроконечные темно-зеленые сверху и бордовые снизу листья, украшенные серебристыми пятнами по зеленому фону, а так же тяжелые, свисающие грозди розовых соцветий. Высота растения над кадкой была более метра. Диаметр кроны более полуметра. На зиму растение убирали в гостевую комнату, что через коридор от кабинета хозяина. Зимой в этой комнате проводили праздничные застолья и принимали гостей. Я в зимние каникулы ночевал в этой комнате и там за столом читал книги, данные Сергеем Николаевичем. Когда приезжала Екатерина Петровна Нестерова, вдова художника, меня переводили в кабинет на диван. В комнате стояло черное пианино, прислоненное к стене коридора. Против двери из коридора вдоль кухонной стены стояла железная кровать с никелированными шишечками на четырех стальных трубках, служивших ножками. Кровать была всегда аккуратно застелена. Периодически за ненадобностью ее убирали. На ее месте ставили елку с игрушками.

На веранде стоял круглый стол, раздвижной, за который можно было поместить восемь и больше человек. В обычные дни нас за ним было 4–5 человек. Стол отчасти загораживал выход в сад, но существенно не препятствовал. Слева от двери в сад стояло небольшое бело-желтое, плетенное из ивовых прутьев кресло хозяина с подушечкой на сиденье. Вокруг стола стояли разные стулья, кажется, венские. Стол был накрыт белой или светлой скатертью. На никелированный поднос ставили самовар. В центре стола были вазы с печеньями и т. п. угощениями к чаю. Сергей Николаевич любил маслины. Черные, солоноватые, они и мне нравились. В то время их редко кто покупал. Любил он и острый сыр рокфор и говорил, что его не разбирают в магазинах, так как в порах его зеленая плесень. Он был недорог, как и маслины. В обычное время все было очень скромно. Ирина Алексеевна сидела за самоваром напротив Сергея Николаевича. Гости размещались, где придется. В беседах преимущественно слышался голос хозяина, который обладал исключительной памятью. Я, кажется, в жизни за свои 85 лет более не встречал людей с такой памятью. Я мог наблюдать, как он работал. Начав статью, он не отрывался, писал по памяти, в том числе цитаты. Обращался к печатным текстам после завершения статьи или раздела книги для проверки цитат. Делал это быстро, так как знал, на какой странице тома сочинений цитируемого автора находится нужный текст. Он говорил мне, что не составляет плана статьи, пишет, как складывается.

За чаем Сергей Николаевич читал нам наизусть стихи малоизвестных поэтов начала ХХ века. Он читал и Пастернака, которого очень любил и был с ним дружен. Делился со мной переживаниями, что его статью о поэзии и переводах Б. Пастернака отказались опубликовать в «Литературной газете». Сергей Николаевич резко отрицательно относился к Маяковскому, ставил Есенина как поэта ниже многих, как лирика только собственной души, считая, что это очень узкий диапазон человека, не приобщившегося не только к мировой, но и к русской культуре. Вспоминал, как до революции в кафе, где он был, пришел Маяковский и заявил о себе вызывающей одеждой и громким разговором, привлекая всеобщее внимание. Я же ценил поэзию В. В. Маяковского, но спорить не решался: слишком эмоционально Сергей Николаевич высказывался против Маяковского. Хотя вообще я в беседах и в застольях прилюдно позволял себе задавать вопросы и даже возражать своему учителю. Этого очень не любила Ирина Алексеевна.

Сергей Николаевич для застолья выбирал немудреные рассказы. Особенно любил читать комические сцены. У него были специфические юмористические интонации. Их заимствовал его ученик Игорь Владимирович Ильинский, когда С. Н. на чернышевской фабрике в Пирогове с мальчиками ставил домашние спектакли. Мой дядя (брат отца) Александр Сергеевич Чернышев (1903–1981), химик и любимый Сергеем Николаевичем ученик, тоже при рассказах для усиления комизма использовал эти интонации. Его шутки и сейчас живы в нашей семье. Меня не раз спрашивали, не родственник ли мой дядя Игоря Ильинского. Они были не в кровном родстве, но близки, как воспитанники С. Н. Дурылина. Когда о. Сергия арестовали в 1922 году, Александр Сергеевич, тогда студент МВТУ, на следующий день пошел на Лубянку, чтобы объяснить, что арест о. Сергия Дурылина — ошибка, так как он замечательный и честный человек. Наивного студента задержали, но через две недели отпустили под подписку о невыезде. В дальнейшей жизни Александр Сергеевич был крайне осторожен. Его могли в любую минуту арестовать как сына фабриканта, брата осужденного (моего отца). Из-за этого он отказался от карьеры. Будучи по своему профессиональному уровню крупным ученым-химиком, он старался держаться в тени, даже снял свою фамилию с титула двухтомного учебника, по которому учились студенты-химики в 30–50-х годах. На титуле стоит только фамилия его соавтора — Б. В. Некрасова. Все, что зарабатывал, он тратил на помощь другим. А когда умер, выяснилось, что нет приличного костюма, чтобы в гроб положить. Ходить в