Горячий снег - Юрий Бондарев

Бессонов не дослушал до конца розовощекого капитана,переводившего его ответ немцу, - дверь в блиндаж с шумом распахнулась, из ходасообщения влился холод.

– Товарищ командующий, разрешите?.. В блиндаж, недожидаясь разрешения, поспешно вошел Божичко; и по тому, как, вытянувшись, онвторично произнес сбитым голосом "товарищ командующий", по тому, какего энергичное, улыбающееся лицо было сейчас омыто бледностью, по тому, как он,пусто зыркнув в сторону немца, тотчас же вышел из блиндажа, Бессонов нырнувшимсердцем ощутил: случилось нечто необычное.

– Продолжайте по существу, - бросил Бессонов начальникуразведки, встревожено посмотревшему на него, и захромал к выходу. - Без лукавыхфилософий, - добавил он на пороге.

За спиной его упала тишина.

Божичко мялся в ходе сообщения, ногой нервозно разбивалневидимые комья земли, и здесь, с глазу на глаз с адъютантом, охваченныйпредчувствием случившейся беды, Бессонов поторопил его:

– Что молчите, Божичко, докладывайте! В чем дело?

– Веснин… товарищ командующий…

– Где? Не может быть! Объясните по-человечески! Где он?

– Товарищ командующий… только что на энпэ прибыл майорТитков, раненый… сообщил, что члена Военного совета…

– Что? Ранен? Убит?

Божичко, уронив голову, давил каблуком комья земли подногами, и Бессонов, в горячей испарине, с жарко всполыхнувшейся пронзительнойболью в ноге, в первый раз за это время поднял на него голос, перестав владетьсобой:

– Я вас спрашиваю: ранен или убит? Что вы, онемели?Убит?

– Да, товарищ командующий… По дороге напоролись на немцев.Вас ждет Титков в блиндаже связи, - сказал Божичко. - Лично вам хочет доложить.

"Веснин убит? По дороге напоролись на немцев? Где? Встанице? Что такое говорит Божичко? Как случилось?" - отталкивал Бессоновразумом это внезапное, непредвиденное, точно обвал, сообщение о несчастье,сомневаясь еще, что это действительно случилось и что вот через несколькосекунд, неопровержимым доказательством гибели Веснина, он увидит майораТиткова, начальника охраны, заранее разгневанный на него и за то, что произошло,и за то, что сам Титков мог быть таким доказательством.

– Что ж, пошли, Божичко, - проговорил Бессонов. -Пошли…

Огни ламп, телефонные аппараты, рация, карта на столе, лицазыбились, смутно плыли в тихом и теплом воздухе блиндажа; все замолкли при появленииБессонова, потом неясная, короткая, обрубленная тень человеческой фигурыколыхнулась сбоку, и, овеянный запахом свершившейся беды, слабым бестелеснымзвуком "товарищ генерал…", Бессонов сел к столу и, вынув носовойплаток, обтер подбородок, шею, чтобы пропустить минуту, не разжаться сразу, необрушить душивший его гнев на этот исходивший от тени безжизненно-плоский,серого, гибельного цвета голос, который должен был сообщить ему о смертиВеснина. И, обтирая испарину, спросил после долгого, выдержанного им молчания:

– Где напоролись на немцев, майор Титков?

– На северо-западной окраине станицы, товарищкомандующий… машина с охраной шла впереди…

Стоило усилий повернуть голову, взглянуть в сторону этогоодиноко и оправдательно, как на суде, звучащего в блиндаже голоса, ставшеготеперь каким-то буро-мглистым; захотелось вдруг увидеть Титкова всего - еголицо, глаза, - проникнуть мимо слов в истину случившегося, представить тепоследние минуты, которым был он свидетелем и очевидцем.

Майор Титков, тенью шатаясь у двери блиндажа, былнеузнаваем: круглая голова обмотана бинтом до переносицы, низкорослая, подобнаяжелезной глыбе, широкогрудая фигура его облачена в лохмотья полушубка, полынадорваны, истерзаны; разворочен, видимо разрывной пулей, левый рукав, оттуданаружу безобразно торчал клочками мех; под серой шапкой нечистого бинта -отчаявшиеся кровяные глаза; и опять тот же исполненный отчаяния голос:

– Немецкая разведка шла к машинам. Товарищ членВоенного совета отказался отходить к домам. До них было метров двести. Открытоеместо… Приказал принять бой…

– Как погиб?.. - прервал Бессонов. - Как погиб Веснин?

– Минут десять отстреливались мы. Потом обернулся я,вижу: товарищ член Военного совета на спине лежит подле машины, руку спистолетом к груди прижал, а кровь из горла хлещет…

– Потом? - против воли поторопил Бессонов, точноглавное в этой гибели хотел уяснить для себя, но оно ускользало, неопределялось с полной ясностью, не постигалось сознанием: ему докладывали, чтоВеснин погиб, а он не видел его смерти и не представлял его мертвым, потому чтоничего не было непостижимее этой неожиданности, ничего не было, казалось,невыясненное сложившихся отношений между ними - двумя людьми в армии, равноотвечавшими за все, - тех недолгих взаимоотношений, которые по вине его,Бессонова, в силу его подозрительной нерасположенности ко второй власти рядом ссобой выглядели не такими, как хотел Веснин и какими они должны были быть.Возможно, нежелание спорить, мягкость Веснина, легкие, вроде бы между прочим,советы его, нежелание подчеркнуто выказывать свое место рядом с ним,командующим армией, были той ступенькой, которую Веснин, по своему опыту,стремясь не задеть самолюбия, незаметно подкладывал под ноги Бессонову дляутверждения его в новой армии, среди людей, незнакомых в деле. Так ли это было?Если и не так, то все, что могло быть между ними, сдерживал он, а не Веснин…

А откуда-то издали, из света ламп, из теплого банноговоздуха звучал надтреснутый голос майора Титкова:

– … То полковник Осин, то я на спине товарища членаВоенного совета несли. Полковника Осина в станице уже в плечо ранило. Разрывнойкость раздробило. Как дошли до наших танков, какую-то машину из боепитанияпоймали и доехали потом до медсанбата триста пятой дивизии. Ордена и документытоварища члена Военного совета… вот они… у меня они. Полковника Осина вмедсанбат положили, вам, сказал, документы в целости и сохранности передать.Что мне делать теперь, товарищ генерал?.. Куда мне теперь?..

Майору Титкову, в каждом слове которого тряско зыбилась мукабессилия перед случившимся, не нужно было, вероятно, показывать ордена идокументы Веснина. Этот положенный на стол кровавый комок в слипшемся носовомплатке был неумолимой и неотвратимой реальностью, как удар по глазам,утверждающий со всей жестокостью истины гибель Веснина. И Бессоновнепроизвольно, одной рукой загородившись от яркого света ламп, от взглядов,обращенных на него, зачем-то дотянулся другой рукой до влажного корешка личногоудостоверения Веснина, долго не в силах был раскрыть его - странички разбухлиот крови, склеились, потемнели.

Но Бессонов осторожно раскрыл удостоверение, и то первое,что увидел он, была вложенная между страничками маленькая любительскаяфотография, тоже вся в бурых подтеках, однако разглядеть ее было можно. Веснинбыл снят, видимо, с дочерью. Он в белой рубашке, белых летних брюках, совсемпо-довоенному молодой, улыбающийся кому-то заразительной мальчишеской улыбкой,так что нос весело наморщился, сидел за веслами шлюпки в солнечном заливе, наберегу которого виднелось среди кипарисов белое здание санатория; а на кормелодки - худенькая, загорелая до темноты девочка лет семи, белые, выгоревшиеволосы спадают на щеки из-под панамки, детски слабенькие ключицы торчат из-подвыреза сарафанчика, перегнулась через борт, по заказу окунула тоненькую руку вводу, а в тени панамки настороженные глаза скошены в ту же сторону, кудасмотрит и улыбается далекий, незнакомый в своей молодости Веснин, и уголки губдевочки чуть капризно круглятся - не хочет улыбаться, отказывается улыбатьсякому-то чужому, но тот, кто снимает, командует ей настойчиво: "Улыбнисьже!"