Палачи и придурки - Юрий Дмитриевич Чубков

воздух ядовитое пламя, жутко завывала дрель с насаженным на нее наждачным кругом в руках закутанного с головой человека — человек обдирал с корпуса старую краску — летели из-под круга пыль, прах и ржавчина. Уже на земле валялись вырезанные автогеном погнутые внутренности. Тут же лежали тоненькие стопки бакелитовой фанеры и листового железа.

Из трюма высунулась лохматая голова.

— Никак хозяева пожаловали!

Высунулась голова в кепке и из ходовой рубки.

— Ну теперь дело пойдет!

Оказалось: вчера Паша нанял трех мастеров из местных, объяснил им что и как, и умчался на свою загадочную службу. Обещал сегодня подскочить, но до сих пор еще не был. Сомневаются мастера, все ли так, как говорил Паша? Успокоил их Илья Петрович, даже пообещал надбавку за скорую, ударную работу. Воодушевленные мастера с удвоенным азартом принялись за дело.

— А нам с вами, Аркадий Семенович, нужно разделить обязанности. Вы оставайтесь здесь для общего, так сказать, руководства. Свой глазок — смотрок, как говорит народ. Я же займусь провиантом и вообще заготовкой. Пока есть еще связи, пока не забыли в городе Илью Петровича Шмитько, — Илья Петрович горько покачал головой.

— Хорошо бы соковыжималку купить.

— Это зачем?

— В море, когда кончаются запасы питьевой воды, можно ловить рыбу, выжимать из нее сок и пить.

— Вы откуда знаете?

— Знаю. Читал.

— Может быть. Только лучше делать так, чтобы запасы не кончались и не очень-то надеяться на соковыжималку. Мало ли чего там понапишут ваши коллеги. Но соковыжималку куплю, разумеется.

* * *

Хлопотливое потекло для Аркадия Семеновича времечко. Валялись в беспорядке на столе страницы рукописи романа, он косился на них, морщился: надо работать, писать надо. Попробовал было сесть за стол, но ничего не получилось — одна волнующая мысль в его голове подмяла под себя все прочие, главенствовала: а как там на «Бродяге»? И он срывался и бежал на электричку.

А на «Бродяге» дела шли полным ходом. Выросла на палубе надстройка в метр высотой, на днище появился небольшой киль, похожий на акулий плавник. Сам корабль, вначале ржавый, потом пятнистый от шпаклевки, в один день вдруг препревратился в белого стройного лебедя. Взмыла к небесам привезенная Пашей из яхт-клуба тонкая изящная мачта.

— Стаксель нигде не достать, — сокрушался Паша. — Грот есть от списанного буера. Хороший грот. А вот стакселя нету.

Привез он и двигатель — дизель, сделанный в Болгарии по лицензии фирмы «Перкинс».

— Фирма известная, — пояснил. — Запчасти в любой стране достать можно.

Знатоком по механической части неожиданно оказался Илья Петрович.

— А как же! Я свой «фаэтон» вот этими руками, может, уже раз сто разобрал по винтику и собрал. И дизель у меня там стоял одно время. Экспортный вариант. Соображаем, что к чему!

— Придется специальную должность учредить: доктор-механик.

— А вы-то, Паша, что? Плывете с нами?

— Как же, как же! — непонятно заулыбался Паша, заиграл бровями.

— Так надо же документы оформлять. Выездные.

— Э-е, брат Аркадий Семенович! Не знаешь ты еще Паши! Для Паши хоть завтра... Все тип-топ! — и тут же как-то ловко свернул разговор на другое.

Между тем наступили солнечные летние денечки, сменяющиеся незатухающими белыми ночами, и Аркадий Семенович вообще перестал уезжать домой — постелил в кубрике поролоновый матрасик, привез подушку и одеяло и прекраснейшим образом высыпался на свежем воздухе, под теплым заморским ветерком, налетавшим с залива. По утрам он с нетерпением дожидался мастеров и, когда те приходили, с азартом помогал, и как-то незаметно из хозяина превратился в мальчика на побегушках.

— Эй! — кричал кто-нибудь из мастеров, — Аркадий Семенович! Подай-ка, брат, уголок!

И он подавал. Бегал для них с бидончиком за пивом к ларьку, бегал и в магазин за колбасой. Накупил книжек по судовождению, изучал усиленно, порой, забывшись, бормотал вслух:

— Галфинд, бейдевинд...

— Учи, учи, — говорил Паша. — Скоро на права пойдем сдавать, я договорился.

Илья Петрович отозвал его однажды в сторону и зашептал:

— Дайте мне ключ от вашей комнаты. Я все продукты и снаряжение к вам свозить буду. У меня как-то, знаете...

— Понимаю. Раков?

— Он самый. Мало ли, пронюхает, подлец, насторожится...

Сходил Илья Петрович в университет на филологический факультет, и там ему студенты-старшекурсники написали на английском, немецком, французском и испанском языках следующего содержания текст: «Внимание, внимание! Доктор Шмитько! Вылечивает радикулит, остеохондроз, астму! Спешите, спешите, все страждущие!»

— Как, ничего?

— Ничего, — пожал плечами Аркадий Семенович. — Цирком, правда, отдает немного, но, может, так и надо. Кто их там знает....

— Эх, — сокрушался Илья Петрович, — хорошо бы еще по-португальски написать, да не встретилось никого из приличных португалистов. Все мелюзга какая-то, первый или второй курс. Понапишут черт-те чего, всему свету на смех.

Тексты предполагалось потом художественно написать на больших щитах и прикреплять к борту в зависимости от страны пребывания.

Побаивался Аркадий Семенович экзаменов по судовождению, но все обошлось до огорчения просто: однажды привез Паша два удостоверения и торжественно вручил, стребовав при этом пятьдесят рублей.

— Коньяком пришлось всю водную инспекцию поить.

По вечерам, когда уезжали в город Илья Петрович с Пашей и расходились по домам мастера, когда возвращались с промысла рыбаки и суда их дремали стайкой, уткнувшись носами в причал, Аркадий Семенович садился в приобретенную Ильей Петровичем резиновую надувную лодочку, выплывал в залив и закидывал удочку. Остывающее солнце висело над самым заливом, прочертив по воде золотую дорожку, вспыхивающую бликами на мелкой ряби — словно разлетались искры от расплавленного металла; и такие тишина и покой царили вокруг, что замирал дух, и казалось: обман, какого не может быть, что-то здесь не так. Но протекали полчаса, час — только менялись краски на небе, и синяя даль, убегающая за горизонт, манила и сулила еще бо́льшие душевные блага.

— Скорей бы уж! — шептал Аркадий Семенович.

За вечер налавливал он десятка полтора ершей. На берегу разводил костер и варил ушицу. С наслаждением съедал половину, другую же половину оставлял на завтрак. Случалось, попадались ему лещи и подлещики — их запекал он на углях.