Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш

Львове стреляли по еврейским детям как по мишеням. Ширах настаивал, что это было невозможно, поскольку единственным оружием гитлерюгендовцев был походный нож, как у бойскаутов[1097].

Советские обвинители ожидали возражений против показаний Вассо. Месяцем ранее Трибунал разрешил адвокату Шираха Фрицу Заутеру направить Вассо список вопросов о ее показаниях. Может быть, советское обвинение прислушалось к совету Вишневского завладеть инициативой и заранее подготовило ответный ход. В ходе допроса Шираха 27 мая Александров объявил, что только что получил вторые письменные показания Вассо, которые советское обвинение обнаружило во Львове. Александров вслух зачитал рассказ Вассо о диких зверствах, которые творил гитлерюгенд летом 1941 года. Немецкие подростки в униформе, вооруженные не только ножами, но и дубинками и пистолетами, преследовали и убивали всех, кого считали евреями. Вассо добавила, что многие из жертв были русскими, украинцами и поляками[1098].

Ширах объявил вторые показания Вассо ложью. Он удивился, как советскому обвинению удалось их получить, если Вассо еще даже не ответила на вопросы Заутера. Александров утверждал, что советское обвинение только что узнало, где она и что с ней. Трибунал временно отложил вторые показания в сторону и поручил советским обвинителям обеспечить, чтобы Вассо получила вопросы Заутера. С этого момента александровский допрос шел все хуже и хуже, отчасти из-за проблем перевода, которые все еще мешали советскому обвинению. Александров обрушился на Шираха из-за якобы сказанных им в тюрьме слов, что он поклонялся Гитлеру как «божеству». Но оказалось, что это лишь неправильный перевод слов подсудимого. На самом деле Ширах сказал лишь, что считал сочинения Гитлера «воплощением истины»[1099].

Нападки на Советский Союз продолжил и следующий подсудимый, Фриц Заукель, руководитель нацистской трудовой программы. 28 мая он дал показания, признавшись в том, что привозил иностранцев на военные предприятия Германии, чтобы освободить немецких граждан для военной службы. Когда его адвокат Роберт Серватиус спросил, не нарушал ли он международного права, Заукель ответил «нет» – особенно в отношении советских рабочих. «Мне сказали, что Россия не подписала Женевскую конвенцию и потому Германия со своей стороны не связана ею». Кроме того, добавил он, СССР тоже «набирал рабочих» – в балтийских странах, а также в Китае, откуда рекрутировали около 3 миллионов из них[1100].

Французский помощник обвинителя Жак Герцог начал допрос Заукеля с вопросов о внешней политике Германии. Поднялся шум, когда Герцог предъявил подписанное Заукелем в тюрьме признание, где он подтвердил, что верил в «высший расовый уровень» немецкого народа и потому работал над реализацией гитлеровского плана завоевания «жизненного пространства». Теперь Заукель отказался от этого признания, заявив, что ему дали подписать заготовленный документ и что «русский или польский офицер» угрожал выдать Заукеля, его жену и десять их детей в руки советских властей, если тот не будет сотрудничать. После резкого спора с судьями обвинители согласились отозвать признание Заукеля. Ни от кого не укрылось, что руководитель нацистской программы депортации смог изобразить себя мужем и отцом, боявшимся за жизнь своей семьи в руках советских властей[1101].

30 мая Александров начал допрос Заукеля с того, что попытался установить, сколько иностранцев было привезено в Германию во время войны для принудительного труда. Ссылаясь на цифры из нескольких документов, он предложил число «десять миллионов». Заукель отрицал, что программа принудительного труда была настолько масштабной. Когда на следующее утро Александров повторил свой вопрос, Лоуренс выказал нетерпение. Для суда неважно, воскликнул он наконец, «приехали в Германию 5 миллионов, или 6 миллионов, или 7 миллионов». Александров не согласился, но перешел к вопросам о военной промышленности Германии. Когда Заукель признал, что вся экономика Германии была переориентирована на войну, Александров нанес решающий удар. Не использовалась ли вся эта рабочая сила для ведения Германией агрессивной войны? Заукель настаивал, что его собственные взгляды исключали слово «агрессия» (повторяя за Риббентропом и другими подсудимыми), и этим вывел Александрова из себя: «Ваша роль в организации массового порабощения мирных жителей оккупированных территорий достаточно ясна!»[1102] Эти вспышки обвинительного негодования принесли Александрову немало очков во время советских показательных процессов 1930-х годов. В Нюрнберге в мае 1946 года они не произвели впечатления.

Советские обвинители уже заработали себе репутацию неумелых допросчиков, но даже на этом фоне александровский подход к Заукелю обескуражил судей из западных стран-союзников. Когда Александров попросил Заукеля описать преступную роль Геринга в депортации и порабощении народов оккупированного востока, Лоуренс остановил его: нежелательно заранее объявлять определенные действия преступными. Когда Александров спросил Заукеля, санкционировал ли Риббентроп нарушение международных конвенций об использовании труда военнопленных, Лоуренс снова вмешался. Он напомнил Александрову: подсудимый уже заверил, что международное право не было нарушено. После нескольких безуспешных попыток переформулировать вопрос Александров просто попросил Заукеля прокомментировать роль Риббентропа в распределении трудовых ресурсов. Заукель воспел Риббентропу хвалу, рассказав суду, как министр иностранных дел Германии старался обеспечить иностранным рабочим наилучшие возможные условия[1103].

Пока Александров и Заукель старались перекричать друг друга, Руденко планировал свой следующий ход. Вечером 30 мая на совещании Комитета главных обвинителей он попросил Додда, Максуэлл-Файфа и Дюбоста поддержать его апелляцию против решения Трибунала позволить защите оспаривать отчет Бурденко (советская сторона продолжала настаивать, что, согласно статье 21, он является неопровержимым доказательством). Западные обвинители отказались. По их мнению, если защита вызывает свидетелей для дачи показаний о Катыни, советскому обвинению тоже должно быть позволено вызывать своих. Смысл был понятен: в битве за Катынь советским обвинителям придется сражаться в одиночку[1104].

Разочарованный, но не удивленный Руденко зашел с другой стороны и попробовал воззвать к общим интересам обвинения. Он заявил, что защита пытается посеять рознь между обвинителями. Зачем бы еще Зайдль стал объявлять, что получил копию секретных протоколов от «американского военнослужащего»? Руденко также упомянул последнее ходатайство защиты, где она просила приобщить к делу показания немецкого политика и промышленника Арнольда Рехберга, заявившего, что Сталин финансировал Гитлера в 1933 году ради укрепления советско-германского альянса против Запада. Затем Руденко предположил, что защита с намерением перессорить союзников представляет документы из «Белой книги» с подробностями о планах британцев и французов бомбить нефтяные месторождения Кавказа в 1940 году. Руденко напомнил о «джентльменском соглашении» обвинителей не отступать от темы преступлений стран Оси и призвал коллег выступить единым фронтом против уловок защиты. Кроме того, он предложил подписать коллективное письмо в адрес Трибунала с жалобами на эти последние нападки на сторону обвинения[1105].

Западные обвинители проявили показную симпатию. Максуэлл-Файф согласился с Руденко, что кампания Зайдля с целью приобщить к делу секретные протоколы «злонамеренна», а Додд высказал мнение, что заявление Зайдля о