Черные Холмы - Дэн Симмонс

ПАРОХОД ПРИНОСИТ ИЗВЕСТИЕ

И наконец, миссис Кастер в Форт-Авраам-Линкольне в Бисмарке, Северная Дакота, ждала генерала Кастера, который должен был соединиться с громадным экспедиционным корпусом, сформированным для ведения кампании против индейцев, призванной, по мнению генерала Шеридана, стать решающей. Три недели спустя после бойни, во время которой краснокожими приблизительно за двадцать минут были уничтожены генерал Кастер с пятью ротами Седьмого кавалерийского в количестве двухсот семи человек, тихоходный речной пароход принес это известие с верховьев реки.

После смерти мужа миссис Кастер написала три книги о жизни генерала: «Сапоги и седла, или Жизнь с генералом Кастером в Дакоте», «Палатки на Великих равнинах», «Следом за знаменем». Эти книги стали частью ее более чем пятидесятилетней деятельности по защите его памяти, вокруг которой велись ожесточенные споры. Она читала лекции по всей стране и сражалась за его права в Вашингтоне. В 1926 году она выразила мнение, что старые раны зажили.

Хотя вдова называла бойню на реке Литл-Биг-Хорн ужасной трагедией, как-то раз она заявила, что, «возможно, так было нужно провидению: общественное возмущение после трагедии привело к улучшению экипировки армии, после чего Индейская война очень скоро была закончена».

Пока неврит не одолел ее, она была заметной фигурой на Парк-авеню, по солнечной стороне которой совершала неторопливые прогулки. Она посещала клуб «Космополитен», расположенный неподалеку от ее дома. Известны ее слова о том, что современный клуб — утешение для вдов и старых женщин. Во время этих прогулок ее сопровождала миссис Маргарет Флад, которая вместе с мужем, бывшим солдатом Патриком Фладом, стала неотъемлемой частью ее жизни.

Кроме военных реликвий в ее квартире было множество сокровищ, относящихся к колониальному периоду. Одним из величайших сокровищ был первый парламентерский флаг конфедератов. В ее прихожей висела фотография, сделанная на церемонии открытия памятника ее мужу в Монро, Небраска.

Прощай, Либби. Прощай, моя дорогая девочка. Мы больше никогда не встретимся.

Но, как научил меня Паха Сапа, даже не зная, что научил меня этому: «Токша аке чанте иста васинйанктин ктело»(«Я увижу тебя снова глазами моего сердца»).

Пятница, 28 августа 1936 г.

Поднявшись в гнусном вагончике канатной дороги, постояв над каньоном предполагаемого Зала славы и послушав Гутцона Борглума, который говорил о подрыве породы для расчистки площадки под голову Теодора Рузвельта, Паха Сапа охотно спускается в том же вагончике вместе со своим боссом — так лучше, чем снова пересчитывать пятьсот шесть ступеней. Этим августовским вечером он уже спустился по лестнице, и боль не позволяет ему повторить спуск.

Паха Сапа сразу отправляется домой в свою лачугу в Кистоне, но не из-за каменной пыли и жары, а от боли. Вместо того чтобы приготовить обед, — он добирается до дому почти в семь часов, — Паха Сапа растапливает плиту, хотя дневная жара еще не спала, и нагревает два больших ведра с водой, которую накачал насосом. Ему нужно шесть таких ведер, чтобы можно было по-настоящему помыться в ванне, и когда он выливает горячую воду из двух последних ведер, вода из двух первых уже почти остыла.

Но большая часть воды еще горяча, и он скидывает с себя рабочую одежду, ботинки, носки и усаживается в отдельно стоящую ванну на львиных лапах.

Боли от опухоли начали изводить его. Паха Сапа чувствует, как боль поднимается от его прямой кишки, или простаты, или нижней части кишечника, или бог уж его знает откуда (грозя полностью взять верх над ним впервые в его жизни, которая часто была наполнена болью) и отнимает последние силы. Одним из тайных союзников Паха Сапы была его сила, довольно необычная для человека такой комплекции и роста, а теперь она утекает из него, как жар из воды или как утечет сама вода, когда он вытащит пробку из ванны.

Переодевшись в чистое, Паха Сапа, прежде чем поесть самому, отправляется кормить ослов.

Они оба там, в новом, наспех сработанном стойле, — Адвокат и Дьявол. Паха Сапа наливает им свежей воды, проверяет, достаточно ли у них зерна и сена, которое разбросано по полу. Дьявол пытается его укусить, но Паха Сапа готов к этому. Он не готов к тому, что Адвокат лягнет его, занеся копыто вбок, и этот удар застает его врасплох — вся его нога немеет на несколько секунд от удара в верхнюю часть бедра, и ему приходится облокотиться на ограду, при этом он борется с подступающей к горлу тошнотой.

Ослы принадлежат отцу Пьеру Мари из Дедвуда, ему тысяча лет, и он единственный, кто остался в живых из тех трех братьев, которые давным-давно обучали индейского мальчика, и Паха Сапа обещал вернуть животных в субботу вечером. Он взял напрокат у двоюродного брата Хауди Петерсона, который тоже живет в Дедвуде, старую доджевскую автоплатформу (ту самую, на которой везли из Колорадо двигатели с подводной лодки), насыпал на нее, теперь обзаведшуюся бортами, свежего сена и соломы и привез ослов из Дедвуда. Платформа понадобится ему опять сегодня вечером, но вернуть ее Хауди он собирается рано утром в субботу, сначала отвезя домой ослов.

Так будет, конечно, если сегодня ночью он не разорвет себя вместе с «доджем» на мелкие кусочки, перевозя динамит. Сначала он планирует доставить на площадку ослов, привязать их в рощице под каньоном, чтобы их не разорвало, если во время следующего рейса он вместе с динамитом и грузовиком взлетит на воздух. Держа в голове такую возможность, Паха Сапа написал записку, в которой просит Хэпа Дональда, ближайшего его соседа в Кистоне, отвезти ослов домой, «если со мной случится что-то непредвиденное». Записка эта стоит у него на каминной доске. (Хотя он и предполагает, что первыми в его лачугу войдут шериф или мистер Борглум, а не Хэп.)

Покормив ослов, Паха Сапа идет приготовить себе бобы, сосиски и кофе. Он очень устал, и хотя горячая ванна помогла ему, боль на сей раз не рассосалась. Не стоило ли, думает Паха Сапа, последовать совету доктора из Каспера — тот предлагал выписать ему таблетки морфия, которые можно растворять и вводить с помощью шприца.

После обеда, когда Кистонскую долину обволакивают тени — вечера к концу августа становятся короче, — а ласточки и крачки начинают рассекать светло-голубой воздух, описывая ровные дуги в поисках насекомых, и появляются первые летучие мыши, которые двигаются дергаными зигзагами, Паха Сапа заводит допотопный мотоцикл Роберта и проезжает три мили до лачуги Мьюна Мерсера.

Внутри, похоже, нет света, и Паха Сапа, останавливаясь, думает, что его расчет не оправдался и Мьюн нашел деньги, чтобы отправиться куда-нибудь и напиться именно сегодня. Но тут дверь открывается, в ней возникает громадная, нескладная фигура — Мьюн при росте шесть футов и шесть дюймов весит под триста фунтов — и выходит на хилое крылечко.

Паха Сапа выключает слабенький мотоциклетный двигатель.

— Не стреляй, Мьюн. Это я, Билли.

Массивная фигура крякает и опускает свой двуствольный дробовик.