Корабли идут на бастионы - Марианна Яхонтова

В Гуино восстановили прежде всего те строения, которые меньше пострадали от разгрома. Но кузницу пришлось строить заново. Она до мелочей походила на севастопольскую, и адмирал всегда с удовольствием смотрел на ее черные, всегда блистающие пламенем окна. В порту стояли совсем расшатавшиеся от непрерывных осенних штормов корабли «Мария Магдалина» и «Святая Троица». Начальником порта, хоть он официально и не носил этого звания, Ушаков назначил Балашова. Таков уж был поход, что каждый привлекался к самой разнообразной службе.

Высокий и прямой, в албанском толстом плаще, Балашов походил на восточного контрабандиста. Он неистово поносил кузнецов, которые задержали на день рулевые петли. Огонь, словно кусок кумача, плескался над горном, освещая сосредоточенные лица мастеров. Кузнецы яростно доказывали, что вдвоем нельзя было справиться с такой работой, и адмирал видел, что они правы. Кузнецы работали от зари до зари. Адмирал приказал наладить работу посменно.

Когда они вышли из кузницы под живую падающую сеть дождя, Балашов сказал своим жестким, как бы отвергающим всякую слабость голосом:

– Говорят, что за ненастным временем и столь плохим снабжением мы должны отказаться от мысли взять Корфу.

Подобные разговоры шли обычно с турецкого флагманского корабля, от Махмуд-эфенди. И Ушаков вопросительно взглянул на начальника порта.

Балашов продолжал:

– Это мне сказал один турецкий офицер с корабля Фетих-бея. Я ответил, что трусов нет на нашей эскадре. И ежели кто-нибудь и далее будет сеять смущение, то ему не поздоровится.

– Надо скорее приступить к штурму, – отвечал Ушаков. – Правда, тех солдат, что прибыли с отрядом Пустошкина, очень мало. Еще раз попробуем принудить Али-пашу придать албанцев. Ежели это не удастся, будем действовать одни. Слух о том, что отряд французских судов следует в Корфу с подкреплениями, пока не подтвердился. И я уверен, что Пустошкин, которому поручено выяснить это, даст нам знать вовремя. Но главное – надо спешить со штурмом Корфу. Все обстоятельства наши вопиют о том. Да-с, сударь мой, спешить, – повторил он.

Ушаков шел туда, где на пустынном берегу, возле Гуино, ежедневно происходили ученья.

Его встретил капитан морских батальонов Скипор. Одетый, как и Балашов, в албанский плащ, он походил на копну сена, которая ходит по луговине. Он улыбался и подмигивал Ушакову одним глазом, как будто желая намекнуть, что они оба знают нечто такое, что для других останется вечной тайной. Поднимая разбухшими от воды сапогами фонтаны жидкой грязи, он тотчас же обрызгал адмиральский плащ.

– Лестницы и фашины готовы? – спросил Ушаков.

– Все, Федор Федорович, все! – тихо ответил Скипор и опять подмигнул.

Уж если ему приказали, чтоб были готовы фашины и лестницы, то значит они должны были быть готовыми.

От постоянного дождя искусственный ров, сооруженный для обучения матросов и солдат, наполнился до половины водой. Высокий вал, который должен был изображать укрепления крепости Корфу, несколько осел, но взбираться по размякшей глине было хуже, чем по льду. Однако примерные десантные операции продолжались, несмотря на дожди, ветры и холод. Своих морских служителей адмирал часто обучал русской штыковой атаке.

– Пуля – дура, штык – молодец, – часто повторял он пущенную Суворовым поговорку.

Турки не любили штыка, они предпочитали саблю. Но албанцы, навербованные Ушаковым на материке, охотно учились новым приемам боя.

Стоя на холме, адмирал наблюдал, как солдаты и матросы забрасывали ров фашинами, как они связывали лестницы, приставляли их к земляной стене, лезли по-беличьи вверх и там принимали условного врага в штыки.

Сквозь дождевую завесу тускло блестели огромные болота, превратившиеся в озера. По-птичьи пищала глина под ногами солдат. Промокшие до нитки пробегали они мимо адмирала, с черными лестницами, с которых текла вода. По лицу Ушакова скользили холодные струи, забирались за ворот мундира, свисали с ресниц. На кончике носа капитана Скипора то и дело появлялись капли, похожие на стеклянные бусы.

От разгоряченных тел людей шел пар.

Ушаков приказывал перебрасывать через ров лестницы, класть на них доски и переправляться по ним на другую сторону. Он имел в виду остров Видо, со множеством его рвов и траншей.

Если случалась заминка, адмирал подходил ближе и говорил:

– Отставить! Повторить. Ежели вы будете действовать столь медленно, вы ничего не достигнете.

И матросы начинали сызнова. Голодные и мокрые, они уставали скорее, чем обычно. Тогда Ушаков напоминал, ободряя их:

– Уже недолго, ребята. Скоро штурм! Парусник Трофим, черный, как жук, вытирая на бегу залепленное водой лицо, отвечал:

– Для вас, ваше превосходительство, все можно. Если примерный штурм шел удачно, адмирал высоко поднимал свою треугольную шляпу.

– Ура! Ребята! – кричал он, и над болотами в серой мгле прокатывался многоголосый рокот.

Лейтенант Ибрагим, командовавший турецким отрядом, тоже кричал «ура», но потом неизменно спрашивал:

– Скажите, господин адмирал, в чем заключается тайна военного искусства?

– В человеке, господин лейтенант, только в нем. Научите своего солдата любить родину, верить вам, командиру, и понимать свое дело. Пусть они никогда не будут машиной, за которую во всех случаях жизни думает офицер.

Но лейтенант Ибрагим опускал глаза в землю. В империи османов, несмотря на все реформы султана Селима, человек стоил не дороже собаки, которая рылась в отбросах на улицах Константинополя. А потому лейтенант Ибрагим думал, что адмирал хранит для себя тайну своего искусства и просто не хочет ею делиться.

После учений Ушаков посещал госпиталь, помещавшийся в одном из уцелевших домов Гуино. Один этаж занимали русские, другой – турки.

Адмирал обходил палаты, расспрашивал больных о здоровье, мимоходом сообщал им новости.

Иногда он останавливался у койки раненого турка Абдуллы.

– Ну как твоя рана, Абдулла?

– Плоха, – отвечал матрос и улыбался. Он был доволен, что знал немного русских слов и что на несколько мгновений становился центром общего внимания.

Ушак-паша вызывал к нему Хаким-баши и что-то настойчиво говорил ему. Потом Ушаков шел в кухню пробовать лазаретный обед.

Уставший, в промокшем мундире, от прикосновения которого холодило спину, адмирал возвращался на корабль.

Там ожидала его опять тарелка булгура и те же размякшие, отдававшие плесенью сухари.

Он торопливо глотал их и садился за донесения и письма. Скрипели переборки, дождь падал, как бесконечный шуршащий занавес. Упорно и однообразно шумел дождь.

Вздохнув, Ушаков погружался в бумаги. Колебался пол, заставляя вздрагивать свечи, и по его размахам чувствовалось, как увеличивался ветер.

«Султан может загрузить фирманами преисподнюю, но я не получу ни одного солдата от его пашей. Они страшатся Али-паши. Али-паша сидит в Бутринте. Он один пришлет войска, ибо ему надо быть участником взятия Корфу. Да, он пришлет войска, но когда. Я знаю, он ведет переговоры с французами на всякий случай и снабжает их мясом так же, как и меня. Пустошкина с его кораблями долго держали в Босфоре. Уж не хотят ли там захлопнуть ворота в Черное море? Надо спешить, это главное».