Лесной замок - Норман Мейлер

Как раз в эти дни самого Ади резко невзлюбил один мальчик, и дело шло к кулачному поединку. Ади никогда еще не дрался на кулаках, всякий раз умело избегая подобного поворота событий; однако сейчас поклялся себе, что не потерпит насмешек и унижения. Исколотит мерзавца, если не голыми руками, так камнем. Он подолгу раздумывал над этим на грани бодрствования и сна. Представляя себе этого по-настоящему страшного крепыша с залитым кровью лбом. Сумеет ли он ударить камнем достаточно сильно?

Затем произошел случай, после которого с игрой в индейцев было покончено на все оставшиеся зимние месяцы. Как-то, в такой холод, что сидеть в засаде, не двигаясь, было просто-напросто невозможно, один из мальчишек объявил, что умеет добывать огонь трением двух сухих сучков друг о дружку. Остальные приняли это за шутку, однако Адольф сказал: «Если ты и впрямь можешь разжечь костер, я приказываю тебе это сделать».

Мальчик так и поступил. Но, едва занялось пламя, «бойцы» разбрелись в разные стороны в поисках сухого валежника. Вскоре огонь начал угрожать окружающим поляну деревьям и кустам.

Поскольку воды поблизости не было, мальчишки решили затоптать пламя, но дым по-прежнему поднимался в небо.

Они бросились бежать. Удалились от огня метров на пятьсот. Сбились в стайку, человек двадцать с лишним. И Адольф принялся объяснять товарищам, что всем им необходимо держать язык за зубами. «Если кто-нибудь скажет о том, что мы развели костер, с нас всех спросят. А мы найдем доносчика. И накажем его. Бравый солдат своих не предает».

По одному, по два мальчики вышли из лесу. Огонь уже разросся настолько, что из Леондинга в лес отправился целый пожарный расчет, на конных подводах подвезли воду.

На обратном пути Эдмунд сказал старшему брату, что хочет все рассказать одному-единственному человеку, а именно их отцу.

— Если ты это сделаешь, — возразил Адольф, — меня жестоко накажут. А я накажу тебя.

— Нет. Папа этого не позволит. Так что даже не думай.

— Тебе придется бояться не только меня. Накажут и остальных. И все они примутся подстерегать тебя. А когда подстерегут — отметелят. Если понадобится, я сам им скажу, что доносчиком оказался ты.

— Но я должен сказать папе!

— Чего ради?

— Я должен рассказывать ему обо всем, что меня тревожит.

— Вот и прекрасно. Так себя и веди. Только не в этом случае. Повторяю: за это тебя как следует отметелят. И я ничем не смогу помочь. Да, честно говоря, и не захочу!

— Меня тошнит!

— Этакий ты засранец. Поди поблюй!

У Алоиса, однако же, возникли насчет пожара и собственные соображения. Стоило мальчикам вернуться домой, как отец усадил младшего себе на колени и нежно заглянул ему в глаза. Но, прежде чем он успел задать хотя бы один вопрос, Эдмунда снова вырвало. Алоис решил не докапываться до истины. Он не сомневался в том, что поджигателем (или одним из поджигателей) был Адольф, однако, заставь он Эдмунда сделать признание, жизнь пятилетнего мальчика превратилась бы в сущий ад.

Более того, чем меньше знаешь — тем спокойнее спишь. Если он дознается, что одним из злоумышленников оказался Адольф, то, как отец семейства и благонамеренный обыватель, обязан будет проинформировать власти. А в таком случае на него наверняка переложат издержки, связанные с вызовом пожарной команды.

Поэтому Алоис смахнул рвоту Эдмунда с ворота собственной рубашки и ласково обнял малыша. И взял себе на заметку в ближайшую пару дней не глядеть Адольфу прямо в глаза.

4

Этой зимой в школе проходили книгу Фридриха Людвига Яна, в которой речь шла о силе, настолько могущественной, что она способна преображать прошлое и ковать будущее. Это, конечно же, напомнило Адольфу о краснобае-кузнеце. Сила эта, по утверждению Яна, зависела от «закаленного в огненном горниле и выкованного из железа Вождя». Вслед за этим писатель разражался сентенцией, доведшей Адольфа до восторженных слез: «Народ примет его как спасителя и простит ему прегрешения».

Разумеется, в школе проходили также Канта, Гете и Шляйермахера, но все эти авторы, на взгляд Адольфа, относились с чрезмерным почтением к здравому смыслу. От этого ему становилось скучно. О здравом смысле постоянно твердил и Алоис за семейным столом. «Человеческая природа чуждается каких бы то ни было ограничений, — проповедовал он домашним. — Стабильность в общество привносит только закон. Именно закон, а не люди сами по себе. — Оглядев всю компанию, он понял, что эта тема по-настоящему интересует только Адольфа. — Главный закон, Адольф, называется конституцией. Ее пишут лучшие умы. В результате все относятся к здравому смыслу с тем почтением, которого он заслуживает».

Но Адольф предпочитал Фридриха Людвига Яна. Мальчик пришел к выводу, что здравый смысл — штука сама по себе предательская. Вроде рейнских русалок, которые своим пением завлекают тебя в смертоносные зыби. Ты уже тонешь, а они всё поют и поют. Куда большее значение имеют личные достоинства, и главное среди них — сила. Прегрешения будут прощены сильному. Добейся успеха—и никто не вспомнит о том, какой ценой он тебе достался.

Гете и Шиллер не нравились ему совершенно определенно. Их юмор отталкивал. Он был слишком личностным, как будто оба были без ума от того, какие смешные фразочки им удаются. Им не хватает подлинной глубины, решил Адольф. Что же касается двух других — Канта и Шляйермахера, — то он так и не удосужился их прочесть. Не считая Яна, главное удовольствие ему готовили сказки братьев Гримм. Эти сказки они тоже проходили на уроках. Тут уж он находил и глубину, и подлинность! И с наслаждением пересказывал их Эдмунду, который сам читать еще не умел, но слушать любил. Адольф объяснил Эдмунду, что братья Гримм сочинили свои сказки не просто так. У них была цель: показать малым детям, как важно слушаться родителей, старшего брата и сестру. Он принялся пересказывать сказку «Девушка без рук»:

— Там речь идет об отце, которому черт приказал отрубить родной дочери обе руки.

Эдмунд закричал от ужаса, а его брат продолжил, подражая голосу отца из сказки:

— «Мне не хочется, дорогая дочка, но тут уж ничего не попишешь. Так мне приказали. И не мое это дело — задумываться над смыслом приказов, поступающих из такой высокой инстанции. Так что мне придется послушаться».

— А что сказала дочь? — спросил Эдмунд.

— Ну, она тоже была послушная. Очень послушная. Она сказала: «Отец, делай со мной что хочешь. Потому что я твоя дочь». И положила руки на деревянную колоду. Отец взял большой топор и отрубил ей руки.

— Какой ужас! Отрубил руки?

— Обе одним ударом! Зато потом она жила долго и счастливо.

— Как это? — удивился Эдмунд.

— Ее отец обо всем заботился. — Адольф важно кивнул. — Я мог бы рассказать тебе сказку и пострашнее, но не стану.

— Расскажи!

— Это про непослушную девочку. Такую непослушную, что она из-за этого умерла.