Готические истории - Монтегю Родс Джеймс

же не похож на исходный материал, насколько головка созревшей горгонзолы отлична от ведра парного молока.

– По-моему, в этом никогда нельзя быть твердо уверенным, – заметил Сэнди Арбатнот.

– Вы допускаете, что какой-нибудь важный банкир проснется однажды утром с неодолимым желанием поранить себя во время бритья, дабы принести дань Ваалу?

– Не исключаю. Но скорее всего эта традиция проявляет себя в отрицании. Что-то человек без особой на то причины не любит, чего-то инстинктивно боится. Возьмем хоть меня самого. Настоящим суевериям я нисколько не подвержен, однако же терпеть не могу ночью пересекать реку. Наверно, не один разбойник из числа моих предков попал в засаду при ночной переправе. Разных атавистических страхов в каждом из нас полным-полно, и нельзя угадать, как и когда человек даст слабину, пока не узнаешь все о его происхождении.

– Сдается мне, в ваших словах есть зерно истины, – согласился Хэнней и, дождавшись конца этой досужей дискуссии, рассказал нам нижеследующую историю.

Непосредственно после окончания Бурской войны (начал он) я занимался геологоразведкой на северо- востоке Трансвааля. Я был горным инженером, специализацией моей являлась медь, и меня не оставляла мысль, что в предгорье Заутпансберга можно обнаружить богатые залежи этого металла. Конечно, к западу имеется Мессина, но я раздумывал прежде всего о северо-востоке, где отвесный склон горы примыкает к излучине Лимпопо. Я был тогда молодым человеком, только что отслужил два года в имперской легкой кавалерии и жаждал заняться чем-нибудь получше, нежели загонять увертливых бюргеров в блокгаузы и проволочные загородки. День, когда я с упряжкой мулов выехал на пыльную дорогу, ведущую от Питерсбурга в сторону гор, был, наверное, счастливейшим в моей жизни.

Со мной был только один белый спутник – парень двадцати двух лет по имени Эндрю Дю Приз. Не Андрис, а именно Эндрю: в честь преподобного Эндрю Меррея, бывшего непререкаемым религиозным авторитетом для всех правоверных африканеров. Дю Приз происходил из богатой фермерской семьи, жившей в Свободном государстве; но ветвь рода, к которой он относился, еще два поколения назад осела в окрестностях Ваккерструма, в верховьях реки Понгола. Отец Эндрю, величественный старик с головой Моисея, а с ним и все дядья Эндрю участвовали в ополчении буров и многие отбыли тюремный срок на Бермудах и на Цейлоне. Парень был в роду чем-то наподобие белой вороны. Он с самого детства отличался незаурядным умом, окончил в Кейптауне хорошую школу, а затем – технический колледж в Йоханнесбурге. Насколько прочие члены семейства принадлежали прошлому, настолько Эндрю был порождением современности: далекий от семейной религии и семейных политических воззрений, он всего себя посвятил науке, надеялся преуспеть в мекке всех предприимчивых африканеров, Ранде, и не слишком сожалел, что война застала его там, где застала, исключив всякую возможность выступить в поход под фамильным знаменем. В октябре девяносто девятого он находился в новом горнорудном районе Родезии, где впервые в жизни получил работу и где, сославшись на слабое здоровье, благоразумно предпочел остаться до наступления мира.

Я был прежде знаком с Эндрю и, наткнувшись на него в Ранде, позвал с собой, а он с готовностью ухватился за мое предложение. Он только что вернулся с ваккерструмской фермы, куда были репатриированы остатки его клана, и очень тяготился перспективой ютиться под жестяной крышей жалкой хижины вместе с отцом, который деньденьской не отрывался от Библии в поисках ответа на вопрос, за что его постигли такие невзгоды. Семейная традиция набожности не будила в твердолобом юном скептике ничего, кроме сильнейшего раздражения… Эндрю был красивый юноша, одевался с иголочки и на первый взгляд нередко сходил за молодого американца, чему способствовали его тяжелый бритый подбородок, тусклая кожа и манера пересыпать свою речь техническими и деловыми терминами. Во внешности его проглядывали монголоидные черты: широкое скуластое лицо, слегка раскосые глаза, короткий нос, довольно полные губы. Надо сказать, что те же признаки встречаются у многих молодых буров, и я, пожалуй, знаю почему. Поколение за поколением Дю Призы жили в тесном соседстве с кафрами, и без примеси африканской крови тут не обошлось.

В нашем распоряжении были легкий фургон с упряжкой из восьми мулов и двухколесная капская повозка, запряженная четверкой; обслуга состояла из пятерых боев: двоих шангаан и троих басуто из ветви мальетси, что обитает к северу от Питерсбурга. Путь наш шел по ВудБушу и на северо-восток, через обе Летабы к реке Пуфури. Перед нами лежала поразительно пустынная местность. Среди холмов то и дело происходили стычки с участием ополчения Бейерса, но до равнин война не добралась; в то же время охота и разведочные работы полностью остановились, и местные племена по большей части разбежались. Фактически здесь образовался заповедник: к югу от Замбези я нигде больше не видел такого разнообразия дичи. Я даже пожалел, что отправился не на охоту, а в деловую экспедицию. Львов было видимо-невидимо, и на ночь нам приходилось сооружать для мулов загородки и разводить большие костры, к которым мы жались, слушая жуткие серенады хищников.

Погода раннего декабря в Вуд-Буше напоминала июнь в Англии. Даже в предгорьях, среди полыни и дикорастущих бананов, было довольно тепло, а на равнине и вовсе стояла адская жара. Насколько хватал глаз, вокруг расстилался волнами низкий кустарник, отчего вельд походил на детский рисунок, нацарапанный на грифельной доске, и лишь изредка проплывал в знойном мареве баобаб. Нам подолгу не попадалась в пути вода, исчезла и крупная дичь, встречались только «кафрские царицы», буйволовые скворцы и кое-где дикие страусы. На шестой день после выезда из Питерсбурга мы достигли голубой цепочки гор на севере (восточных отрогов Заутпансберга, по моим расчетам) и начали подъем. Прежде я в этих местах не бывал и не знал никого, кто мог бы о них рассказать, поэтому мы ориентировались по компасу и старым недостоверным картам, изданным властями Трансвааля. Ночью мы переправились через Пуфури, а на следующий день ландшафт стал меняться. Мы взбирались все выше и далеко на востоке уже видели горы Лебомбо; на каждом шагу встречались кусты мопани – верный признак более плодородной местности.

Когда миновал полдень, до Лебомбо оставалось не больше двух миль. Они принадлежат к обычному типу гор, какой встречается на каждом шагу от Наталя до Замбези: кручи, множество навесов при изобилии ущелий и расселин. Что меня поразило, так это отсутствие рек. Земля иссушенная, как на равнине, вся в алоэ, кактусах и терновнике, без малейших признаков воды. Однако с точки зрения целей экспедиции ландшафт выглядел многообещающе. Он отливал неприятной металлической зеленью, как бывает в местах залегания меди; этим неживым тоном было подцвечено чуть ли не все, вплоть до пары голубей, которых я