Забытая армия. Французы в Египте после Бонапарта. 1799-1800 - Александр Чудинов

Тогда он открыл письмо и, прежде чем его прочесть, сказал мне, что он уже ответил относительно эвакуации Египта и что я должен был встретить по дороге курьера с посланием. Оно содержит абсолютно такой же ответ, что и ранее, а именно то, что всякое соглашение между французской армией, великим визирем и союзниками Порты должно быть представлено на ратификацию консулам, правящим сегодня во Франции. У него нет полномочий поступать иначе, и он не понимает, как покойный генерал Клебер мог рассчитывать потом оправдаться, заключая такое соглашение. Он лично был против подобного соглашения еще на стадии переговоров и принимал волю и дела вышестоящего начальника, хотя их и не одобрял.

Затем он заговорил со мной об убийстве генерала Клебера, которое он ставит в вину великому визирю, и сказал мне с возмущенным и презрительным видом: “Таковы, сударь, союзники, которым вы служите, пытаясь нас победить. Кинжал - оружие одних лишь трусов. О том постыдном применении, которое ему нашли, все правительства будут извещены через протоколы следствия, включающие в себя признание преступника (который показал, что его использовал Мухаммад-паша, обещав большую награду) и отправленные мною сейчас в печать. Дело чести всех правительств отомстить за это ужасное покушение, и армия под моим началом намерена свершить впечатляющее возмездие”. После этого он дал мне прочесть копию своего письма, адресованного сэру Сиднею Смиту.

Я ответил ему, что отсрочка в реализации условий соглашения не отвечает интересам союзников, учитывая, насколько они уже продвинулись в своих военных приготовлениях; что великий визирь уже собрал в большом количестве новые войска, число которых растет день ото дня с прибытием албанцев, чья храбрость известна, а число превышает 20 тыс. чел.; что с нашей стороны поворот в европейской войне высвободил значительную часть армии и что союзники выделят военные средства для отвоевания Египта вновь, а его решение не исполнять соглашение станет известно. Что касается невозможности для него что-либо заключать без одобрения его правительства, то я полагаю (не пытаясь, однако, предугадать тот объем полномочий, коим он обладает), что всякий генерал во главе армии, подверженной превратностям войны, имеет право в критически крайних обстоятельствах заключать ради ее спасения ту или иную капитуляцию. А Эль-Аришское соглашение столь тщательным образом и с такой деликатностью заботится о чести армии, что большего в данном отношении невозможно и пожелать.

Он меня прервал, сказав, что не изменит свой первоначальный ответ и что даже если из всех французов он останется в Египте один, то будет придерживаться того же мнения.

Обвинение Его превосходительства визиря в убийстве генерала Клебера я расценил как несправедливые и безосновательные. Его гуманное отношение к пленным французам известно всей армии. И я счел себя вправе ответить, что во всей Османской империи нет другого человека, столь одаренного чувствами, прямо противоположными тем, которые приписываются ему в данной ситуации. Генерал ответил, что он осведомлен о характере Юсуф-паши (визиря) одним из его родственников, занимающих пост паши в Константинополе, и этот отзыв неблагоприятный.

Он продиктовал затем при мне письмо сэру Сиднею Смиту, где вновь сообщил о намерении не исполнять соглашение без ратификации своего правительства, и сказал мне, что выслушает любое предложение, которое ему сделают, но что все они должны быть представлены на одобрение консулов, прежде чем что-либо заключать. Я ответил ему, что уверен: сэр Сидней Смит больше не сделает никаких предложений.

Он с раздражением завел речь о господине Морье, сказав, что прикажет повесить его на первом дереве как шпиона, если тот когда-либо попадется ему в руки. Он упомянул о “военной хитрости”, о которой, сказал он, говорится в его бумагах, и добавил, что французы имеют честь сражаться с оружием в руках и не знают никаких “военных хитростей”. Я ему ответил, что не могу судить господина Морье, не видев его бумаг, но к “военным хитростям” прибегают все военные, и я не могу, не зная ее сути, порицать ту из них, о которой он мне говорит. Мне кажется правильным не придавать этому слову безграничного значения, поскольку оно вполне может означать что-то, вполне соответствующее принципам чести. Генерал мне сказал, что эти бумаги будут опубликованы и тогда о них можно будет судить.

Закончив письмо, он пригласил меня на обед и за ним уделял мне много внимания. Затем он отвел меня в отдельную комнату, вручил мне письмо и сказал, что обстоятельства не позволяют мне долго оставаться в Каире, а потому я должен буду уехать завтра в пять часов утра.

За разговором у него немного исправилось настроение, и он обещал мне прислать всех эфенди и всех находящихся в Египте английских пленных, как только получит официальное сообщение о прибытии в Дамьетту шефа бригады Бодо. Потом он пожелал мне хорошего возвращения и меня покинул.

На другой день я выехал из Каира около семи часов утра, больше не увидев генерала. В Салихии офицер охраны дал мне комнату, приказав не разговаривать ни с кем из солдат, и пригрозил в противном случае выгнать меня в пустыню».

Таким образом, Мену тщательно ограждал свой личный состав от контактов с представителями неприятельской армии, по всей видимости желая уберечь его от нежелательной информации о существовании легко достижимой возможности быстрого и беспрепятственного возвращения на родину. Тем временем пресса Восточной армии продолжала публиковать «разоблачительные» бумаги Морье и муссировать тему вины великого визиря в убийстве Клебера.

Сам же Юсуф-паша крайне болезненно воспринял подобные обвинения и в беседе с Франкини посетовал на нечестные способы борьбы, применяемые французами:

«В этой уверенности его укрепило письмо генерала Мену, содержащее самую черную клевету. Оно убедило его в том, что французы стараются всеми силами создать для него любые возможные трудности: всё, что исходит от них и что их касается, можно с полным основанием рассматривать как интригу против него самого и против лиц, составляющих его правительство».

Чтобы опровергнуть несправедливые обвинения, перечеркивавшие все его предшествующие усилия по обеспечению мирного ухода Восточной армии из Египта, великий визирь приказал распечатать на французском языке соответствующую прокламацию для распространения среди французских военнослужащих:

«ПРОКЛАМАЦИЯ

великого визиря и генералиссимуса армии Б[листательной] П[орты]

К офицерам и солдатам Французской армии в Египте Французы,

На вашего главнокомандующего совершено покушение, которое посредством самой отъявленной лжи осмеливаются вменять в вину османам под тем предлогом, что убийца, говорят, был мусульманином и янычаром. Но какая выгода нам от этого преступления? Какая польза нам от смерти Клебера? Его заменил другой такой же генерал, и он уже третий. Одним человеком больше, одним меньше - это не влияет на судьбу Египта.

Однако Клебер имел врагов и завистников как во Франции, так и в Египте. Он высказывал собственное мнение о вторжении в эту провинцию. Здравомыслящее большинство в его войсках это мнение одобряло. Поэтому кое-кому не нравилось видеть его во главе армии. Опасались его возвращения во Францию и тех докладов, которые он мог там представить. Поэтому сочли за благо его убрать и обвинить в этом Б[листательную] П[орту].