Семья Мускат - Исаак Башевис Зингер

— Да, ты и на такое способна.

— Я способна на все.

— Ну, тогда… — Мойше-Габриэл осекся. Стенные часы с маятником на длинной цепи и гирями заскрипели и пробили два раза. Мойше-Габриэл встал со стула. Взглянул на мезузу на дверном косяке, а затем подошел к окну.

Лея скинула шубу. Под шубой у нее было красное платье.

— Что скажешь? — спросила она.

— Я дам тебе ответ.

— Когда? Долго находиться в этой дыре я не стану.

— После вечерней молитвы.

— Выходит, ты здесь живешь? Где же ты спишь? Где спит Аарон?

— Со мной.

— Я хочу, чтобы все бумаги были выданы мне здесь, в Бялодревне, — резко сказала Лея.

— Меня это не касается.

Лея прикусила губу. Так было все годы их брака. Он всегда был где-то далеко. В другом мире. Ее подмывало пуститься с ним в объяснения, устроить скандал, потребовать денег, оскорбить мужа — напоследок. Но придраться к нему было невозможно. Несмотря на то что находился он далеко от дома, лицо у него было свежее, борода аккуратно уложена, одежда безупречна. Голубые глаза смотрели из-под очков в золотой оправе куда-то вдаль. Лея вспомнила, что ей однажды говорили про праведного ребе. У праведного ребе перед взором всегда имя Бога. Он — и Копл. Есть разница, усмехнулась она про себя и вдруг разозлилась.

— Позови мне Аарона.

Мойше-Габриэл в ту же минуту вышел из комнаты. Аарон стоял возле лавки в молельном доме и наливал в чашку кипяток из чайника. Его узкое лицо отливало мертвенной бледностью, один пейс был длинней другого. Из-под расстегнутого ворота рубашки торчал кадык. На подбородке вилось несколько волосков. Мойше-Габриэл наблюдал за тем, как он кладет в чашку кусок сахару и мешает чай кистью паройхес.

— Что ты делаешь, Аарон!? Это же священная завеса.

— Все так делают.

— Аарон, приехала твоя мать.

Лицо мальчика побелело еще больше.

— Где она?

— На постоялом дворе Нафтоли. Она приехала просить развод. Она уезжает в Америку.

Аарон хотел опустить кисть паройхес, но она ударила по чашке, и чай вылился на пол. Аарон вышел. Мойше-Габриэл подошел к биме и закурил сигарету от поминальной свечи. «Наверно, есть брачные союзы, которым рано или поздно суждено распасться», — подумал он, выпуская изо рта колечко дыма. Промысел Божий. Он провел рукой по лбу, чтобы отогнать невеселые мысли. Копл. Любовь. Любовь двух тел. Если, прости Господи, Копл утратит мужскую силу, любовь потеряет для него всякий смысл. «И люби Господа Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всеми силами твоими»[12]. Да, Мойше-Габриэл, возлюби Того, чье имя благословенно. И перестань изводить себя этими пошлыми мыслями! Ему вдруг вспомнился ответ, который он дал ребе; он раскрыл том Талмуда, сел и до позднего вечера просидел над ним, раскачиваясь взад-вперед.

2

Как-то вечером Лея сидела на диване в гостиной и, вооружившись иголкой и ниткой, штопала порванные брюки Мирла. В дверь позвонили. Служанки дома не было, и Лея пошла открывать сама. «Кто там?» — крикнула она, но разобрать, что ей ответили, не смогла и открыла дверь. На пороге в занесенных снегом пальто и шапке, с сигарой во рту стоял Абрам. В руке он держал зонтик. Лея взирала на него с нескрываемым удивлением; никогда еще не казался он ей таким громадным. Абрам тяжело дышал, изо рта у него вырывались густые клубы сигарного дыма. Лея схватила щетку и стала счищать снег у него с галош.

— Не стой, как голем, — сказала она. — Входи.

Он последовал за ней в квартиру. В коридоре было темно, лишь из гостиной пробивался тусклый свет. Абрам потопал ногами, сбрасывая снег, после чего долго кашлял. Затем подошел вдруг к Лее и положил ей руки на плечи.

Лея вздрогнула:

— Что это с тобой? Ты с ума сошел?

— Лея, это правда?

Лея сразу поняла, что он имеет в виду.

— Да, — ответила она, — мы развелись.

— А остальное тоже правда?

— Да. Убери свои лапы.

— Нет, этого не может быть! — И Абрам сделал несколько шагов назад.

— Чистая правда, Абрам. Если тебе это не нравится, можешь вычеркнуть мое имя из истории семьи. Я все равно уеду.

— И куда ж ты едешь?

— В Америку.

— Сейчас?! Когда идет война? Пускаться в такое длинное путешествие?!

— Если ехать очень хочется — доедешь. Тем или иным способом.

— А как же дети?

— За детей можешь не беспокоиться. Мирл и Злателе едут со мной. Маша хочет остаться здесь. Она уже взрослая — ей решать. Пусть остается. Ну, а Аарону, судя по всему, стыдно за свою мать.

— И Мойше-Габриэл даст тебе увезти Мирла?

— Я поклялась, что не возьму его с собой, — но я эту клятву нарушу.

— Ого! Бой-баба!

— Послушай, Абрам, если тебе не по душе то, что я задумала, здесь тебе делать нечего. Мне уже все это осточертело!

— Чего ты раскричалась?! Я тебя не съем. Я всегда знал, что по натуре ты бунтарь, но не мог предположить, что ты зайдешь так далеко.

— Абрам, ступай домой.

— Не гони меня. Мы же видимся в последний раз. Полюбив Копла, ты копаешь себе могилу.

— Ты зачем пришел? Проклинать меня? Уж от тебя-то я этого никак не ожидала. А ты еще и клевещешь…

— При чем здесь клевета?

— Ты испоганил жизнь Хаме, погубил семью, ты связался с дурными женщинами. И еще имеешь наглость обвинять меня. Я выйду замуж честь по чести, как добропорядочная еврейка.

— Мазлтов! И когда же свадьба?

— Дам тебе знать.

— В таком случае спокойной ночи.

— Вот и проваливай. Ни один из вас не стоит сношенных ботинок моего Копла. Мой отец — упокой Господи его душу — фактически продал меня мужу. Мои братья готовы ради наследства разорвать друг друга на части. Плевать я на всех вас хотела! Америка — свободная страна. Мы начнем новую жизнь. В Америке людям не стыдно зарабатывать себе на хлеб.

— Передавай привет Колумбу.

— Пошел вон отсюда.

И тут Абрам вдруг расхохотался.

— Идиотка! — вскричал он. — Чего ты нервничаешь? Если любишь Копла, люби его себе на здоровье. Не мне же с ним жить, а тебе.

— Мне, и я горжусь этим.

Некоторое время они молчали. В темноте глаза Леи светились светло-зеленым огнем. С сигары Абрама ему на бороду летели искры.

— Что топчешься в коридоре? Раз уж пришел, заходи в комнату.

— Нет, Лея, меня ждут.