Княжна Тараканова - Фаина Гримберг

Она имела еще одну встречу с польским резидентом. Она снова и снова говорила о своих претензиях на российский трон, о Персии и Черкессии, о своих намерениях восстановить справедливость… Он слушал, краткими словами выражал свое одобрение, но затем сказал ей решительно, что исполнение ее замыслов едва ли вероятно и потому ей стоит не разглашать тайну своего происхождения, а устроить свою жизнь в каком-нибудь уединенном месте… Михал счел, что дальнейшее общение с д’Античи бесполезно. Но она чувствовала себя оскорбленной и упрямилась. Конечно, Михал был прав, но ей все равно хотелось поставить на своем, хотелось показать д’Античи, что он не имеет права презирать ее! Результат, конечно, вышел самый что ни на есть противоположный! Она написала резиденту письмо, в котором восхищалась его умом, благородством и снова заверяла, что единственная ее цель: восстановление справедливости, «но еще более – восстановление Польши!»… Резидент отвечал ей письмом совершенно издевательским. Он начинал о того, что, мол, не знает, как обращаться к ней, и продолжает настоятельно советовать ей повести жизнь скромную и достойную женщины приличной… «Что же касается ваших замыслов, то людям, мыслящим рассудительно, должны они показаться химерическими, небезопасными, противными долгу совести и могущими привести к разного рода несчастьям! Я понимаю, что вам для поддержания даже и самого скромного образа жизни необходимы некоторые денежные средства, но в этом никакой помощи оказать вам не могу!»…

Она разрыдалась, читая это письмо, но все же показала написанное резидентом Михалу. Михал посмеялся и сказал, что отчаиваться не стоит:

– …да и сам д’Античи гроша ломаного не стоит! И вообще… может, все бросить?..

Она шмыгнула носом по-детски и согласилась, что возможно и бросить все…

– Будем жить простою частной жизнью, – говорил Михал. – Да вернемся в Польшу в конце концов! Воспользуемся очередной амнистией. Я поступлю на службу…

– Мы обвенчаемся, – тотчас подхватила она.

Он согласился:

– Обвенчаемся…

В глубине души они понимали, что эти мечты о простой частной жизни еще более химеричны, нежели прожекты об освобождении Польши и захвате русского трона…

* * *

Они решительно расстались с Ганецким. Чарномский еще не знал, вернется ли в Варшаву. Каждый день Франциска отправлялась на площадь Камподель-Фиори, где возможно было с утра купить самые свежие овощи, сладкие плоды и свежую рыбу. Некоторые торговцы уже знали ее, знали, что она прислуживает знатной и таинственной госпоже. В тот день Франциска, одетая, как обычно, в темное камлотовое платье и с черной кружевной косынкой на волосах, настолько светлых, что, казалось, она никогда не поседеет, заспорила с торговцем-рыбником, обвиняя его в попытке продать ей снулую камбалу. Франциска была способна оживляться в подобных спорах, вспыхивающих обыкновенно по пустякам. Черты ее хмурого лица делались даже и выразительными. Слово за слово и рыбник объявил громко, что если она полагает, будто честный торговец может продать ей дурной товар, пусть не покупает у него! Франциска прежде никогда не говорила о своей госпоже, отделываясь от расспросов уклончивыми и краткими ответами. Но теперь она сердито крикнула рыбнику, что и ни к чему ей покупать у него, да и ни у кого в Риме она более не желает покупать, потому что госпожа покидает город!.. В конце концов, после перепалки, Франциска все же купила отличного палтуса. По дороге домой она корила себя за необдуманные речи, но ведь ей не было запрещено говорить о предстоящем отъезде! И она ничего не сказала Елизавете о ссоре на рынке. Но, разумеется, вскоре распространились толки о грядущем возвращении принцессы на родину. Где эта родина, никто, впрочем, не знал, и потому толковали и о Персии, и о Польше, и о России разом!..

В доме на Марсовом поле готовились между тем ехать. Порою ей казалось, будто и вправду начнется новая жизнь, но все равно в глубине души она понимала совсем ясно, что никакая новая жизнь не начнется, уже и не может начаться, потому что все они слишком далеко зашли, слишком укоренились в той жизни, которая на самом деле и есть их настоящая, их подлинная жизнь!.. И очень скоро, словно бы подтверждая подлинность этой жизни, явились люди, предложившие свои услуги для того, чтобы эта жизнь могла продолжиться…

Первым, совершенно неожиданно, явился англичанин, натурализовавшийся в Риме банкир Дженкинс, он предлагал деньги, большой заем. Елизавета отвечала несколько даже и свысока, что подумает над этим предложением. Михал решил, что следует подождать и покамест отказать Дженкинсу.

Елизавета смущенно попросила Михала отложить отъезд. Он лишь посмотрел на нее с проницательностью искренней и ласковостью. Ночь они провели вместе. Она тихо шептала ему, что если бы он чаще оставался бы с нею вот так!..

– …мне было бы легче, лучше!..

Захваченный собственным чувством, он тихо отвечал, что и сам хотел бы того же, того же!.. Ему и вправду хотелось вдруг не думать ни о чем, а только о ней, только о ночах с ней!.. Наутро миновался угар, но все же Михал стал чаще уступать своей слабости и оставаться ночью с Елизаветой…

Приготовления к отъезду были приостановлены. Михал и Елизавета уверены были теперь, что визитом Дженкинса дело не ограничится! А было дело! Явно завязывалось именно то самое, что возможно было бы называть «делом»…

Прошло еще несколько дней. В дом на Марсовом поле явились двое, военные чины, и учтиво испрашивали аудиенции. Михал и Елизавета решились согласиться. В назначенный час вступили в приемную два субъекта в мундирах и хороших сапогах, удерживая у груди шляпы форменные и наклоняя головы с косицами и буклями. Визитеры объяснялись по-французски. Они объявили с большой учтивостью, что присланы от Алексея Орлова!.. Далее выяснилось, что Орлов желал бы «побеседовать с принцессой», так они определили его желание. Она отвечала осторожно, подбирала слова, ни к чему не обязывающие. Они прозрачно намекали на то, что интерес графа Орлова «к Ее Высочеству» основан именно на признании им ее несомненных прав!.. Они испросили дозволения навестить ее снова, и она позволила. А когда они ушли, Михал, присутствовавший при беседе в качестве доверенного лица, спросил ее, узнала ли она одного из гостей. Она узнала. Это был тот самый незнакомец, который прежде околачивался у дома на Марсовом поле. Имя этого человека оказалось – Иван Христенек, он сопровождал известного Рибаса и также, в сущности, являлся авантюристом, хотя желания имел куда более скромные, нежели Рибас…

Елизавета не спешила с окончательным согласием. Банкир Дженкинс уже не скрывал своей связи с Орловым. Она приняла от него деньги, он даже не потребовал расписки. После нескольких визитов Рибаса и Христенека та, которую они почтительно именовали «принцессой», изъявила согласие прибыть в Пизу для встречи с Орловым, как раз в Пизе и находившимся.

* * *

Пиза находилась под управлением Леопольда, одного из сыновей Марии-Терезии, и для въезда в Пизу требовались отдельные паспорты. Аббат Роккатани, уже знакомый, как выяснилось, с Христенеком и Рибасом, тотчас обещал содействовать в получении нужных бумаг. Теперь он снова сделался частым гостем дома на Марсовом поле. Михал обыкновенно держался словно бы в тени, совсем не желая показывать свои близкие отношения с принцессой и, что было, конечно, еще важнее, свое на принцессу влияние! Но аббат все это прекрасно заметил и о паспортах завел беседу именно с Михалом. Роккатани намекнул на необходимость для «принцессы и ее спутников» снова переменить имена. Репутация графини Пиннеберг сделалась уже в достаточной степени сомнительной и следовало официально называться как-то иначе. Михал предложил выправить паспорт для Елизаветы на имя графини Зелинской!.. Услышав о таком паспорте, она невольно сжала пальцы рук, почти судорожно… Далекое, будто никогда и не бывшее детство побежало перед ее внутренним взором промельками хаотическими… Дом в Задолже, пинчукские песенки, портрет юной женщины… Зелинска… Какие-то деревянные ступеньки скрипучие… И ты сама, девочка… Или это все никогда не существовало?.. Доманский и Чарномский укрылись под именами: Станишевский и Радзинский…