Эра войны. Эра легенд - Майкл Дж. Салливан

Малькольм поднял голову и запел неожиданно звучным и красивым голосом:

Малькольм достал бронзовую медаль Херкимера, которую Рэйт носил не снимая со дня их знакомства, положил ее на могилу, придавил камнем и отошел в сторону.

Затем каждый положил свой камень. Морщась от боли, Персефона опустила камень на могилу Арион и отступила назад. Она не стала приближаться к могиле Рэйта, и это не прошло незамеченным: Мойя объявила, что церемония окончена и пора уходить.

– Давай вернемся в Кайп… – тихо сказала она Персефоне.

– Нет, я останусь.

– Ты едва стоишь.

– Я хочу побыть одна.

Мойя подумала немного, потом кивнула.

– Ладно. Буду ждать тебя рядом с носилками. Махни, если я понадоблюсь.

Воительница отошла в сторону, шикнув на Брин, которая спросила, почему Персефона не идет с ними.

– Сури, постой, – обратилась Персефона к мистику.

Девочка повернулась. Ее лицо осунулось, взгляд потух.

– Я хотела спросить…

Почему Рэйт? Почему ты принесла в жертву именно его? Из-за меня?

Слова застряли у нее в горле.

– Нет, ничего, – выдавила она. – Прости.

Я знаю почему и не хочу слышать об этом. Если ты произнесешь это вслух, мне не за чем будет прятаться.

– Ему было не больно, – промолвила Сури. – Совсем не больно.

Персефона кивнула.

– Я тут неподалеку, – напомнила Мойя.

Они с Сури ушли, оставив Персефону на милость резкого холодного ветра.

Она сделала всего один шаг и упала. Боль пронзила тело, заставив вскрикнуть. Мойя хотела подойти к ней, но Персефона махнула, чтобы та не приближалась.

Киниг Десяти Кланов зарыдала. Раньше она была слишком подавлена горем, чтобы плакать, а теперь, в этом страшном месте, перед двумя одинокими могилами, ее прорвало, и она дала волю своему горю.

Когда ее слезы иссякли, солнце уже скрылось за развалинами Алон-Риста. На востоке появились звезды. Персефона сняла с себя цепочку, на которой висело кольцо Рэглана, и сжала его в руке, чувствуя, как металл впивается в ладонь.

– Я должна была сделать все возможное для моего народа, – обратилась она к груде камней. – Это мой долг… и до сих пор остается моим долгом. Рэйт, я знаю, что причинила тебе боль, но ты тоже сделал мне больно, и это… это было просто жестоко.

Она вытерла лицо запястьем.

– Я все спрашиваю Мари, почему Сури не пришла сначала ко мне. Если бы я знала, что ей нужна жертва, то вызвалась бы первой. Тогда героем стала бы я, а ты умирал бы от угрызений совести и отвращения к себе. Должна сказать, безболезненная кончина от рук Сури – звучит весьма неплохо. Только я не умру геройской смертью, как ты. С женщинами не случается геройских смертей. Мы стареем, а потом о нас забывают.

Персефона шмыгнула носом и покачала головой.

– Рэйт, я хотела бы попросить прощения, но не могу. Просто не могу, потому что… потому что мне слишком больно. Ты отнял у меня мой шанс, ты украл мою единственную надежду сделать все правильно, и, честно говоря, прямо сейчас… я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя почти так же, как саму себя. Поэтому вот, возьми. – Она положила кольцо вождя на могилу. – Нифрон получит все, кроме этого кольца. Оно твое по праву.

– Сеф? – позвала Мойя.

Темнело, и верный Щит плохо видела своего кинига.

– Мне пора. Я должна позаботиться о моем народе. Таково мое предназначение. – Персефона махнула рукой Мойе, и девушка направилась к ней. – Ты пожертвовал собой, чтобы спасти нас; к счастью, тебе пришлось принести себя в жертву всего один раз.

Имали сидела на золотом троне в центре пустого Айрентенона, перекинув ноги через подлокотник. Это было в высшей степени недостойно и неуважительно по отношению к святому месту, зато восхитительно. В ее возрасте ноги затекали от долгого стояния, а она только что провела несколько часов стоя. Еженедельное собрание Аквилы завершилось; члены совета были раздражены донельзя. Имали прекрасно понимала их недовольство: от фэйна уже несколько недель нет вестей, и у советников накопились вопросы, на которые Имали не могла ответить.

Как куратор Аквилы, Имали исполняла обязанности фэйна в его отсутствие. Пост был скорее декоративным, потому что не давал его носителю настоящей власти. Военные полномочия, дарованные фэйну самим Ферролом, к заместителю не переходили, принимать стратегические решения Имали тоже не могла. Все ее обязанности сводились к тому, чтобы проконтролировать назначение нового фэйна, если нынешний погибнет, или, как сейчас, запинаться и мямлить, отвечая на вопросы об успехах Лотиана.

Некоторые, заданные, в частности, министром Мэтис, выражали весьма объяснимую озабоченность благополучием фэйна. Другие, исходящие, например, от Волхорика, были продиктованы исключительно политическими интересами. Как и многие, он видел в нынешней ситуации удачную возможность для собственного возвышения. Лотиан и его наследник уехали на войну. Война – дело опасное. Если с ними что-нибудь случится, Аквила, и в особенности Имали, сможет определять будущее Эриана. Если совет запретит миралиитам дуть в Рог Гилиндоры, к власти придет другое сословие, способное пресечь растущее превосходство магов. Если фэйн и его сын погибнут, ход истории может навеки измениться. Своими вопросами Волхорик пытался выяснить намерения Имали. Сам он, разумеется, будет рад видеть фэйном умалина. Он практически произнес это вслух, заявив, что фрэям нужен сильный религиозный лидер, который поможет им вернуться в лоно Феррола.

Миралииты, действительно, слишком много о себе возомнили; однако, как бы ни было приятно осадить их высокомерие, это весьма опасное предприятие. Прошлогодний мятеж доказал, что заклинатели не станут покорно стоять в стороне. При плохом управлении – да что там, даже при хорошем управлении – Эриан может погрузиться в гражданскую войну. Имали хотелось посидеть в Саду и как следует все обдумать, однако после неожиданной встречи с неприятным незнакомцем, заявившим, что он наблюдает за ней, она старалась избегать скамейки напротив Двери. Насколько Имали могла судить, слежки не было. Она даже отправила слуг пройтись мимо скамьи и узнать, на месте ли незнакомец. Тот по-прежнему сидел там. Ей это показалось одновременно тревожным и обнадеживающим. Да, он все еще рядом, но явно не выслеживает ее. Ее первая мысль, что странный чужак представляет угрозу, постепенно улетучилась. Незнакомец на скамье стал для нее неразрешимой загадкой и в то же время возможным источником информации. Похоже, он знает то, чего не следует.