Одно сплошное Карузо - Василий Аксенов

После вручения премий по соседству с Бетховенским залом и в не меньшей элегантности состоялся прием, на котором присутствовала, что называется, «вся Москва». Подавали шампанское, но, к сожалению, не подавали капель от насморка. На этом приеме я узнал еще об одной премии, взбаламутившей литературную столицу. Это была английская премия Букера за лучший русский роман года, и состояла она тоже из довольно увесистой суммы в десять тысяч английских фунтов. Если добавить к этому еще слово «стерлинги», то вообще задрожишь. Вопреки прогнозам и почти сбывшимся надеждам премию получил малоизвестный романист Марк Харитонов. Лауреат, весьма скромный человек в непритязательном свитере, тоже присутствовал на приеме. Это меня в некотором смысле удивило, потому что как раз незадолго до отъезда я начал читать его роман, еще не зная, что попал в самую точку.

Звучит, может быть, парадоксально, но в зимней Москве 1993 года вовсю шел артистический сезон. Премии вручались не только перечисленным, но и многим другим, в частности режиссерам, актерам, композиторам и сценаристам на конкурсе «Ники» и фестивале «Кинотавр». Каждый день происходили премьеры и вернисажи, сборища бардов и читательские конференции.

Два года назад, в январе 1991-го, казалось, что художественная жизнь впадает в полную летаргию, вечная мерзлота умирающего коммунизма пронизывала все клетки съеживающегося общества. Не тут-то было. Все снова, кажется, приходит в движение, и если «товарищам» не удастся вернуться к «ленинским нормам жизни», Москва еще снова себя покажет. Этому полю не быть пусту.

1993

Вконце июня я неожиданно для себя оказался вовлеченным в тяжбу Литературного фонда с властями независимой Латвийской Республики. Предметом тяжбы был знаменитый литфондовский Дом творчества «Дубулты», где я в свое время провел немало довольно творческих дней и ночей.

Не буду здесь рассказывать о том, как непросто сложились мои отношения с советскими писательскими организациями. Скажу лишь только, что года два назад еще существовавший тогда СП СССР предложил мне восстановить членство. Я отклонил тогда это предложение, поскольку считал СП СССР истинным порождением сталинизма и ублюдком соцреализма. Вместо СП СССР я вступил в Московское отделение ПЭН-клуба, увеличив таким образом число моих пэнклубовских членств до шести, включая и членство в Американском ПЭНе писателей в изгнании. За это время в российских издательствах вышло по крайней мере семь книг моей прежде запрещенной прозы, таким образом я и без СП СССР вернулся в общество отечественных литераторов.

Что касается СП СССР, то он, как известно, раскололся на некоторое, до сих пор мне неведомое, количество писательских группировок. Исчезло из обихода и наименование «Литфонд СССР». Вместо него мы сейчас имеем «Независимое международное агентство Литфонд», которое, с одной стороны, является как бы правопреемником прежней могущественной организации, а с другой – как бы не имеет к ней никакого отношения.

Теперь о предмете тяжбы. Трудно в связи с Дубултами не вспомнить строки Александра Блока, адресованные к Пушкинскому дому. «Имя Пушкинского дома / В Академии Наук / Всем приятно и знакомо. / Не пустой для сердца звук». Так и «Дубулты» не пустой звук для писателей, и в частности для писателей моего поколения, особенно для той группы, что стала тридцать лет назад собираться здесь на зимних дюнах, над замерзшим заливом, под вечно гудящими латвийскими соснами.

Образовался своего рода северный Коктебель, литературная колония, в которую вместе с вашим покорным слугой входили и Анатолий Гладилин, и Станислав Рассадин, и Борис Балтер, и Григорий Поженян, и латышские писатели Анатол Имерманис, Визма Бедлшевица, Арвид Скалбе, Гунар Цирюлис… Приезжали неоднократно Виктор Некрасов, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Григорий Кановичус, Сильва Капутикян…

В те годы здесь была лишь горстка коттеджей, нынешний 10-этажный корпус был построен уже в семидесятые.

Колоссально писалось здесь! Не знаю, в чем состоит загадка этого места, но здесь даже официальное наименование пансионата, Дом творчества, теряло свою саркастическую интонацию. Это были поистине коттеджи творчества, столы творчества, постели творчества, сугробы творчества, лыжи творчества… Несмотря на соблазны загадочной старой Риги, а может быть, благодаря им, мы были весьма трудолюбивы. На какие бы чердаки, под какие бы фонари нас ни заносила молодость (а мы тогда были молоды, а по писательскому счету, просто щенки), утром все усаживались к письменным машинкам. Волей-неволей присоединяешься, когда вокруг тебя, словно пулеметы, трещат семь пишущих машинок твоих товарищей, присоединяешься, чтобы отстаивать до конца последнюю линию обороны.

Можно сказать, что в те далекие шестидесятые в дюнах взморья почти спонтанно возникла вольная писательская колония, нечто сродни волошинскому Коктебелю. В ностальгических воспоминаниях эмиграции эти два имени для меня всегда стояли рядом: Коктебель и Дубулты.

22 июня мы приехали туда от имени Литфонда вдвоем с критиком Валентином Оскоцким. Потом к нам присоединился ленинградский поэт Лев Гаврилов. Отвлекаясь от деловой стороны, я думал, что эта поездка для меня стала чем-то вроде «поисков утраченного времени»: вот здесь, в комнате с круглым окном, я строчил «Апельсины из Марокко», а вон в том, так называемом «Шведском домике», сочинял «На полпути к Луне», а вон там в порыве чего-то такого, что раньше называлось вдохновением, за ночь написал рассказ «Победа»…

Теперь о деловой стороне экспедиции. После распада СССР и образования независимой Республики Латвия принадлежавший Литфонду СССР Дом творчества был сначала национализирован латвийским правительством, а потом передан латвийскому Литфонду. Отвлекаясь от сугубо юридической стороны вопроса и вопросов международного права – дом все-таки не был собственностью советского государства, он принадлежал общественной организации писателей, – можно сказать, что в этой акции для писателей не было бы большой беды, если бы не пошли разговоры о превращении Дома творчества в шикарный отель с казино и ночным клубом.

Разумеется, в условиях рынка маленькому латышскому Литфонду и Союзу писателей Латвии, в котором состоят не более трехсот членов, было бы не под силу содержать «Дубулты». Ситуацию могло бы облегчить сотрудничество с «Международным агентством Литфонд» в Москве и с другими литфондовскими организациями содружества, однако тут уже вступали в силу новые психологические обстоятельства и прежде всего желание освободиться от доминирования Москвы. Возникла конфликтная напряженная зона, а Дом творчества тем временем начал быстро приходить в упадок. Все меньше писателей приезжало теперь сюда, все больше возникало каких-то препон и недоразумений, доходило даже до таинственного исчезновения литфондовского имущества.

Нам предстояло хотя бы попытаться разрядить эту напряженную зону и удержать Дом творчества в писательских руках. Помимо всего прочего в этом все-таки была даже политическая справедливость: среди писателей всегда было много ревностных сторонников балтийской независимости. Кого угодно можно считать «оккупантами», но только уж не упомянутых мной выше людей, основавших здесь литературную колонию шестидесятых.