Ева Луна - Исабель Альенде

— Да что ты такое говоришь?

— Сериал по твоему сценарию выйдет в эфир сразу же, как только закончится эта чушь со слепой девушкой и миллионером. Так что тебе и карты в руки: изменишь сюжет так, чтобы в него попали партизаны, которые спасают товарищей из строго охраняемой тюрьмы. Впрочем, можешь взять за основу и другие реальные эпизоды из истории партизанской войны. У меня на эту тему отснят целый чемодан пленки, и многое может тебе пригодиться.

— Никто никогда не выпустит такой сериал в эфир…

— Не забывай, через три недели выборы. Следующий президент попытается создать впечатление либерализации режима, и цензура слегка поумерит свой пыл. В любом случае всегда есть возможность сослаться на то, что все это вымышленная история, как в любом телеромане, зато представь себе, каков будет эффект: никакие программы новостей не могут сравниться по популярности с сериалами, вот и подумай, сколько народу узнает о том, что произошло на острове Санта-Мария.

— А как же я? Полиция сразу же начнет выяснять у меня, как я все это узнала.

— Никто тебя не тронет, ведь первый же допрос заставит их признать, что ты рассказываешь правдивую историю, — ответил Рольф Карле. — Да, кстати, об историях: я тут подумал, что может означать та, которую ты мне тогда рассказала, — о женщине, продавшей свое прошлое воину…

— Ты еще помнишь об этом? Извини, конечно, но ты просто редкий тормоз…

* * *

Президентские выборы прошли спокойно, без беспорядков и потрясений, так, словно осуществление избирательного права было в нашей стране не случайно обретенным даром, а давней, веками устоявшейся традицией. Победил на выборах кандидат от оппозиции, как и предсказывал Аравена, чье политическое чутье с возрастом не только не притупилось, но, напротив, стало еще острее. Вскоре и Алехандра погибла в автокатастрофе, а Белинда прозрела и наконец, закутанная в несколько десятков метров белого тюля и увенчанная короной с фальшивыми бриллиантами и искусственным флердоранжем, вышла замуж за галантного Мартинеса де ла Рока. Страна вздохнула с облегчением: как-никак следить за событиями неестественной жизни неправдоподобных, придуманных людей в течение целого года было серьезным испытанием терпения народа. Впрочем, Национальное телевидение не собиралось оставлять зрителей в покое, и буквально через несколько дней в эфир вышли первые серии телеромана по моему сценарию; в порыве сентиментальности я назвала его «Болеро» в честь песен этого жанра, которые я в детстве так часто слушала по радио и которые послужили основой для стольких моих сказок. Публику явно застали врасплох начиная с первой же серии; в последующие дни зрители также не могли прийти в себя от удивления. Наверняка никто из нормальных людей не мог понять, откуда взялась эта странная сумасбродная история, где не было ни привычных рядовому зрителю сцен ревности, ни отчаянных страстей, ни нездоровых амбиций, ни, на худой конец, поруганной невинности; каждый вечер, выключая телевизор, люди чесали затылки и, даже засыпая, гадали, что это за мешанина из ужаленных гадюками индейцев, занимающихся бальзамированием врачей в креслах-каталках, повешенных учениками учителей, министров, справляющих нужду прямо в фиолетовом плюшевом кресле, и прочей белиберды, которая никак не поддавалась нормальному логическому анализу и не соответствовала правилам и нормам коммерческого сериала. Несмотря на неоднозначную реакцию публики, «Болеро» набирало обороты и постепенно становилось все более популярным. Дело дошло до того, что некоторые мужья стали возвращаться домой пораньше, чтобы вместе с женами посмотреть очередную серию. Сеньор Аравена, которого благодаря его известности, непререкаемому авторитету и личной хитрости вновь назначили директором телевидения, был вызван в правительство и предупрежден, что не имеет права нарушать общепринятые нормы морали и просто обязан поддерживать добрые традиции и патриотизм; это многозначительное предупреждение привело к тому, что редакторы оставили лишь слабый намек на то, что бизнес Сеньоры был не вполне легальным, и убрали из сценария упоминание о событиях, послуживших поводом к Восстанию Падших, но следует признать, что в остальном мой сюжет остался практически не тронутым цензурой. Мими получила одну из главных ролей: она играла саму себя и делала это так убедительно, что вскоре стала действительно самой популярной среди актрис, появляющихся на телеэкранах страны. Дополнительную славу ей принесли, как всегда, некоторые сложности с определением ее истинного пола: глядя на роскошную женщину, было просто невозможно поверить, что она была когда-то самым настоящим мужчиной и в какой-то мере оставалась им по сей день, в частности в плане некоторых анатомических деталей. Естественно, у нее хватало завистников и недоброжелателей, которые усиленно распространяли слухи, будто ее триумф напрямую зависит от романа с директором телевидения, но, поскольку они оба сочли ниже своего достоинства опровергать или вообще комментировать эту молву, вскоре та умерла сама собой.

Я каждый день писала сценарий для новой серии и полностью погрузилась в мир, который сама же и создала, воспользовавшись всесильной магией слов; через некоторое время я просто растворилась в толще повествования, мое «я» начало двоиться и троиться, я словно отражалась во множестве зеркал сразу и проживала множество жизней, повествуя о них разными голосами. Персонажи моей истории стали до того реальными, что начали появляться у нас в доме то поочередно, то все вместе без всякого разрешения; они перестали соблюдать даже видимость хронологического порядка, живые встречались с давно умершими, каждый считал своим долгом предстать во всех своих обличьях, любой мог появиться в нашей гостиной и старым, и совсем молодым; например, рядом с Консуэло-девочкой, вскрывающей зоб очередной курицы в поисках крупинок золотого песка, могла появиться Консуэло-женщина, обнаженная и распускающая волосы перед тем, как совершить акт милосердия для умирающего индейца; Уберто Наранхо появлялся в гостиной в коротких штанах и рассказывал о том, как он только что обвел вокруг пальца простаков, на спор выловив из фонтана рыбешку с заранее подрезанным хвостом, а буквально через несколько минут он спускался со второго этажа в облике команданте, в армейских ботинках, сплошь измазанных болотной грязью; крестная приходила к нам, пританцовывая и покачивая бедрами, как в свои лучшие годы, и встречалась сама с собой — уже беззубой, с уродливым шрамом на шее, молящейся на террасе перед медальоном с волоском папы. Все они слонялись из комнаты в комнату, сбивая с толку Эльвиру; та страшно уставала от бесконечных споров с непрошеными гостями, да к тому же именно ей приходилось наводить порядок в доме после их ухода, когда казалось, будто по нашему жилищу прошелся ураган. Ай, птичка моя, выгнала бы ты этих лунатиков с кухни, я уже устала их шваброй гонять, жаловалась она мне, но в то же время, увидев вечером моих героев на экране телевизора, моя названая бабушка преисполнялась заслуженной гордости. В конце концов она привыкла к этим людям-призракам и воспринимала их как дальних родственников, заехавших погостить.

* * *

За двенадцать дней до того, как начались съемки серий, посвященных герилье, я получила повестку: прибыть в Министерство обороны. По правде говоря, я не совсем поняла, зачем кому-то понадобилось вызывать меня в это ведомство, вместо того чтобы просто прислать за мной пару агентов политической полиции, которые всегда ездили на свои секретные задания в безошибочно опознаваемых черных машинах; я не стала ничего говорить ни Мими, ни бабушке — зачем пугать их раньше времени; предупредить Рольфа у меня не было возможности, потому что он как раз в это время улетел в Париж снимать первые мирные переговоры по Вьетнаму. По правде говоря, я давно ждала этой неприятной повестки, наверное, с того самого дня, когда замешивала тесто для гранат из Универсального Материала; ожидание затянулось на несколько месяцев, и я была даже рада тому, что неизбежное все же случилось: теперь, по крайней мере, я могу больше ничего не ждать и не беспокоиться. Я буквально сразу почувствовала, как отступает та жгучая, саднящая боль, которая терзала меня все это время. Я накрыла футляром пишущую машинку, привела в порядок бумаги, переоделась с тоской человека, примеряющего собственный саван, завязала волосы в узел на затылке и вышла из дому, помахав на прощание проводившим меня до порога призракам. Подъехав к зданию министерства, я поднялась по роскошной мраморной лестнице и, открыв тяжелую дверь с бронзовыми ручками, вошла в величественный вестибюль. При входе нес дежурство почетный караул: солдаты в парадной форме с плюмажами на головных уборах; я протянула свои документы дежурному штабному офицеру, и он тотчас же приказал одному из солдат проводить меня внутрь здания. Мы прошли по длинному коридору с ковровой дорожкой и вскоре оказались перед большой резной дверью, на которой красовался государственный герб. Дверь открылась, я переступила порог и вошла в просторное помещение, где стены были сплошь завешаны тяжелыми шторами; освещали его несколько светильников с хрустальными плафонами. Огромное окно было забрано витражом, изображающим Христофора Колумба в довольно неудобной позе: одной ногой он уже ступил на американский берег, а другую еще не успел оторвать от борта своей шлюпки. В следующую секунду я увидела генерала Толомео Родригеса, сидевшего за огромным столом из красного дерева. Его мощный, основательный силуэт вырисовывался на фоне витража как раз между экзотической флорой Нового Света и сапогом Колумба. Генерала я узнала сразу же — слишком уж знакомо мне было это чувство напряжения в спине, от которого кружилась голова и подкашивались ноги; впрочем, мне потребовалось несколько секунд, чтобы глаза привыкли к неудобному освещению. Вскоре я смогла разглядеть кошачьи глаза генерала, его длинные сильные руки и идеально ровные зубы. Не успела я войти, как он встал и поздоровался со мной, как всегда вежливо и чуточку излишне церемонно. Первым делом он предложил мне сесть в кресло, сам занял место напротив и, вызвав секретаршу, попросил принести нам кофе.