Мораль и разум. Как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла - Марк Д. Хаузер

Значительный интерес, особенно с точки зрения компетентности, лежащей в основе детских представлений о справедливости, может вызвать следующий факт. Когда речь шла об успехах детей или когда их спрашивали о том, как бы они сами распределили картинки, дети редко давали связные объяснения или обоснования. Например, когда Хайдт спросил одного из мальчиков, который получил больше картинок, почему так случилось, тот ответил: «Я должен получить четыре картинки, потому что мои мама и папа похожи на эти картинки». Из этого следует, что дети обладают психологическими механизмами, которые позволяют им быстро и подсознательно оценивать результат распределения с точки зрения справедливости. Дети, однако, не имеют доступа к этим механизмам и, таким образом, придумывают разумное, с их точки зрения, объяснение полученного результата.

Маленькие дети часто думают, что справедливое распределение заключается в предоставлении каждому некоторых ресурсов в противоположность предоставлению каждому равных ресурсов. Если это — их концепция справедливости, то они действуют отнюдь не эгоистично. По мере развития дети придают все большее значение потребностям получателя и его заслугам. Например, дети дают больше ресурсов тем, кто работает больше и, таким образом, заслуживает поощрения на основе некоторого примитивного понятия справедливости как честности. В этих случаях, однако, остается неясным, как дети представляют себе заслугу, иными словами, какова их специфическая концепция по этому поводу. Ребенок мог бы подумать: «Мне нравятся те, кто работает так же много, как я. Я вкладываю средства в тех, кого я люблю». Но нет никакого очевидного ощущения «заслуги» в этом витке мысли. Скорее ребенок обнаруживает реакцию сопереживания, при которой чувство соответствует чувству, действие соответствует действию.

Независимо от того, как эта система работает или развивается, она играет существенную роль в сотрудничестве, поскольку индивидуумы, более вероятно, будут «играть» с теми, кто «играет» так же, как они. Такие чувства могли бы появиться как результат прямого опыта взаимодействия с другими (раунда взаимного обмена) или косвенного опыта (например, наблюдения за взаимностью в отношениях других людей). Как хорошо сформулировал в ранней дискуссии относительно биологических корней этики биолог-эволюционист Ричард Александер, «в косвенной взаимности ожидание возврата (услуги) связано не с самим получателем благодеяния, а с другим человеком. Этот возврат может поступить, в сущности, от любого индивидуума или от нескольких индивидуумов в группе. Косвенная взаимность учитывает репутацию и статус и касается каждого человека в социальной группе, непрерывно оцениваемого и переоцениваемого участниками взаимодействия (как прошлыми, так и потенциальными) на основе их взаимодействия с другими»[260].

Хантсман, наряду с большинством других исследователей, работающих в этой области, интерпретировал уменьшение эгоизма, наблюдаемое у ребенка по мере его развития, как следствие социализации. Он подчеркивал особую роль в этом культуры, образования, а также окружения ребенка, ровесников. Равенство походит на идеал республики Платона: это нечто такое, что дети хотят иметь для себя и для других. Однако возникает вопрос: они хотят равенства благодаря влиянию культуры или независимо от культуры? Может ли ощущение справедливости проявляться у всех детей, в разных культурных средах по тому же принципу, как независимо от условий жизни у них появляются вторичные половые признаки: у юношей — борода, а у девушек — грудь? Действительно ли справедливость — универсальное человеческое чувство, сердцевина нашей морали, принцип, действующий под контролем сознания, но открытый для параметрического переключения под влиянием местной культуры?

Большая часть исследований, посвященных проблеме справедливости, выполнена с участием детей, родившихся в индустриальных странах, как правило, в семьях среднего социально-экономического уровня. За исключением работы Хайдта, большинство исследований были сосредоточены на действиях ребенка и их объяснениях в противоположность восприятию или пониманию действий других. Но чтобы понимать, что и как развивается, мы должны отделить то, что ребенок определяет как справедливость, от того, как ребенок действует и оправдывает свои действия. Мы должны отличать представления ребенка о справедливости от факторов, определяемых особенностями игры, в процессе которой ребенок может поступать справедливо или несправедливо. Например, честная игра требует от ребенка не только собственной концепции справедливости, но также и способности отказываться от эгоистичных желаний.

Как я уже упоминал в предыдущей главе, системы мозга, связанные с тормозными контрольными функциями, развиваются медленно, процесс их созревания продолжается в течение всего периода полового созревания, и даже дольше. Мозговые системы, контролирующие поведение, определенно не являются компонентом нашей моральной способности, но они взаимодействуют с ней, выполняя функцию ограничения ее проявлений. То же самое касается систем, которые опосредуют наши эмоции, в том числе вовлеченные в регулирование альтруистического поведения, причем как положительные (сочувствие, симпатия), так и отрицательные (вина, стыд). Как ребенок применяет свое развивающееся чувство справедливости в совместных играх и особенно при взаимном обмене?[261]

В одном из немногих экспериментов, поставленных для исследования взаимности при оперировании с объектами, имеющими реальную потребительскую ценность, психолог Линда Кейл работала с детьми семи — двенадцати лет. Один из участников в режиме реального времени наблюдал на экране монитора, как остальные дети сортировали письма по почтовым индексам. Каждое отсортированное письмо стоило пять центов. Картинка на мониторе позволяла выявить детей, сортировавших письма очень быстро, и детей, работавших медленно. В конце работы экспериментатор собрал все отсортированные письма в стопки и попросил одного из участников распределить заработанную сумму. Оказалось, что младшие дети распределяли вознаграждение менее справедливо, чем старшие, были более мстительными, настаивая на несправедливом распределении, и не были склонны выплачивать деньги с учетом результатов предыдущего раунда.

Экономист Джеймс Харбоу и его коллеги протестировали школьников на материале классических игр с заключением сделок, обсуждавшихся в главе 2[262].

Вспомним, когда играют взрослые, в одном цикле игры «Диктатор» ведущий предоставляет игроку или половину общего стартового капитала, или вообще ничего не дает; в одном цикле игры «Ультиматум» наиболее типичным является предложение приблизительно 50% от стартового капитала и отклонение предложений, если они составляют меньше 20% от общей суммы. Когда в те же игры играют дети одного возраста, младшие дети делают меньшие предложения, чем старшие, и в игре «Диктатор», и в игре «Ультиматум», причем в последней они принимают и меньшие предложения. Даже самые младшие в игре «Диктатор» делают меньшие предложения, чем в игре «Ультиматум», показывая тем самым, что они уже стратегически думают о своих предложениях и о правилах игры. Далее, когда играют дети одной возрастной группы, дети маленького роста делают предложения намного большие, чем их высокие ровесники. Возраст, таким образом, влияет на величину предложений, которые ребенок делает в этих играх. С возрастом, по мере развития мозга, расширяются интеллектуальные возможности ребенка. Эти изменения обеспечивают способность вычисления процентов и решения математических заданий, они определяют особенности взаимодействия опосредующей эти действия системы с развивающейся моральной способностью. В то же время высокий рост может способствовать социальному доминированию его обладателя. Эта особенность восприятия была отмечена при наблюдении и сравнении поведения высоких и низкорослых людей. В целом результаты наблюдений дают основания считать, что у детей с возрастом меняется искушение обмануть в играх сотрудничества, с одной стороны, так же как меняется ощущение чувства справедливости — с другой.